А. Аникст. Бомонт и Флетчер Аморализм

А. Аникст. Бомонт и Флетчер Аморализм золотая середина», представленная философией Фрэнсиса Бэкона, который в гораздо большей степени был современником Бомонта и Флетчера, чем Шекспира. Великий в своих философских прозрениях о природе, Бэкон в вопросах житейской морали занимал срединную позицию.

С одной стороны, он понимал силу инстинктов и признавал правомерность некоторых естественных стремлений человека, но достижение практических жизненных целей требовало, по мнению Бэкона, умения сдерживать страсти и подчинять поведение рассудку.

Короче,

нравственные правила Бэкона — та же буржуазная мораль, свободная, однако, от пуританских строгостей и религиозного фанатизма. «Источник: доходящая до своеволия, — такова позиция Бомонта и Флетчера не прикрывают природу ничем. Они называют все своими именами и делают зрителя невольным свидетелем того, чего люди благородные стараются избегать.

Трудно даже представить неприличия, которые они допускают. Невоздержанность языка — их наименьшее зло. Некоторые сцены, более того, фабула целых пьес построены на таких вещах, самая мысль о которых, не говоря уже о том, чтобы изображать это на сцене,

является оскорблением нравственного чувства…» . «»Мсье Томасе», «Охоте за охотником», «Испанском священнике» и других комедиях.

Бомонт и Флетчер любят изображать рискованные ситуации, не стесняясь строить на них сюжеты своих пьес.

Так, знаменитое «Укрощение укротителя», являющееся пародийным продолжением шекспировского «Укрощения строптивой», построено на ситуации, напоминающей аристофановскую «Лисистрату». В трагикомедии «Король и не король» иберийский царь Арбак влюбляется в свою сестру Пантею, которая отвечает ему взаимностью. Их страсть на всех парусах стремится к кровосмесительству, греховность которого оба отлично сознают, но даже это их не останавливает.

Только под конец выясняется, что они не брат и сестра.

В пьесе «Капитан» распутство Лелии доходит до того, что она готова вступить в связь с собственным отцом. Хотя ханжи находили неприличности и у Шекспира, по сравнению с Бомонтом и Флетчером его пьесы кажутся совершенно целомудренными.

Но это не следствие разницы индивидуальных характеров писателей, а результат изменившихся условий. Всякая эпоха общественного застоя и политической реакции, безвременье порождают обостренный интерес к сексуальной стороне жизни. Как ни далеко отстоят эти сферы друг от друга, подавление общественной свободы оборачивается разгулом нездоровых страстей и сексуальной распущенностью.

Надо все же сказать, что лишь в отдельных случаях эротические мотивы в пьесах Бомонта и Флетчера приобретают нездоровую окраску.

В целом же им просто была свойственна та откровенность относительно интимных сторон жизни, которая в их время не считалась предосудительной. Кроме того, есть большая доля истины в замечании, которым А. В.

Шлегель заключил свое рассуждение о нарушении приличий в пьесах Бомонта и Флетчера. «Создается впечатление, — писал он, — будто они сознательно стремились доказать правоту пуритан, считавших театры школами разврата и храмами дьявола» .

Вот именно! Бомонт и Флетчер своей фривольностью бросали вызов ханжам-пуританам. В противовес морали, утверждавшей необходимость полного подавления природы, Бомонт и Флетчер выставляли ее напоказ, защищали от ханжей, делали физиологию темой искусства, строя на ней как юмористические, так и трагически напряженные ситуации. «Жена на месяц» может служить примером того, как стремление удовлетворить страсть побуждает людей рисковать и жертвовать жизнью.

Добавим, что это совсем не то, что изображено в «Ромео и Джульетте», где любовь и смерть противопоставлены и враждебны друг другу.

В «Жене на месяц» смерть является заранее обусловленной платой за любовь. Валерио получает право жениться на своей возлюбленной Эванте, которой домогается сам король, если согласится через месяц после свадьбы быть казненным. Если же он раскроет эту тайну Эванте, то и она лишится жизни.

К этому добавляется и то, что, став ее мужем, он не имеет права больше, чем на поцелуи своей супруги. «Источник: «Трагедии девушки» и «Жене на месяц» принадлежат к числу особенно эффектных и типичных для драматургии Бомонта м Флетчера. В них не происходит никаких событий, которые нарушали бы приличия. Но откровенность, с какой в первой из пьес требует супружеских ласк мужчина, а во второй женщина, способна удивить даже зрителей, привыкших к эротическим сценам. А.

— В. Шлегель правильно считал задачей критики не обелять писателей, а объяснить, почему они были такими, а не иными. Бомонт и Флетчер, писал он, «отлично понимали своих современников и считали более удобным для себя опускаться до уровня публики, чем следовать примеру Шекспира, который поднимал зрителей до своего уровня. Они жили в мужественное время, когда любое безрассудство прощали охотнее, чем слабодушие или сдержанность.

Поэтому их никогда не останавливали ни поэтические, ни моральные соображения. Своей уверенностью они напоминают лунатиков, которые с закрытыми глазами шагают по самым опасным местам. Даже касаясь чудовищных извращений, они делают это с исключительной непринужденностью» .

Бомонту и Флетчеру нельзя отказать в артистизме, с каким они создают свои рискованные эпизоды. В этом отношений они явились прямыми предшественниками английских драматургов периода реставрации Стюартов во второй половине XVII века. Порочность персонажей не означает, что их создатели сами были безнравственными. Как писал тот же А. — В.

Шлегель, «нельзя сказать, что они не показывают достаточно выразительно контраст между душевным величием и добротой, с одной стороны, и низостью и пороком — с другой, или что они в развязке не подвергают последних обличению и каре. Но нередко вместо сознания долга и справедливости они проявляют чисто внешнее великодушие» . Порочные персонажи (выглядят у Бомонта и Флетчера гораздо более жизненными, чем их идеальные герои, а торжество морали в их пьесах происходит всегда случайно. Некоторая натяжка всегда у них есть, и подлинного пафоса утверждения положительной морали у них не чувствуется.