Анализ рассказа «Последний бой майора Пугачева» Шаламова В. Т
Это произведение заметно выделяется из всего «колымского» цикла выдвижением на авансцену личности героического типа, не сломленной лагерем и одерживающей моральную победу в сопротивлении Системе.
Экспозиция рассказа имеет многоуровневый характер. От передачи особого мироощущения северного края, с характерным для него замедленным течением времени, автор обращается к зарисовке широкою исторического фона 30-х гг. Это эпоха, утвердившая восприятие обычного человека как безгласной жертвы и в обществе и в лагере, где «отсутствие
На фоне всеобщего растления особенно выделялись заключенные из потока «репатриированных» — вчерашние фронтовики, «командиры и солдаты, летчики и разведчики» — «люди с иными навыками… со смелостью, уменьем рисковать», не желающие усваивать роль порабощенных жертв.
При переходе к основной части повествования автор обнажает механизмы рождения этого текста,
Смысловым и сюжетным центром произведения становятся перипетии подготовки и осуществления побега «бригадой» майора Пугачева. Из полуобезличенной лагерной массы автор выделяет личность Пугачева, в самой фамилии которого звучат дальние отголоски русского бунта, и начинает ее изображение именно с психологических характеристик, подчеркивая способность героя понять, осознать реальное положение в лагере и сделать самостоятельный и решительный выбор: «Майор Пугачев понимал кое-что и другое. Ему было ясно, что их привезли на смерть… Понял, что пережить зиму и после этого бежать могут только те, кто не будет работать на общих работах…»
Отрывистыми, но весьма точными штрихами в рассказе прорисовывается мозаика характеров и судеб других «заговорщиков», «людей дела», бывших летчиков, танкистов, военных фельдшеров, разведчиков, количество которых вместе с Пугачевым составило двенадцать: очевидная ассоциация с числом апостолов указывает на духовно-нравственное избранничество этих людей, бросивших вызов лагерю. В вехах их «героических советских биографий» наблюдается редукция всей прожитой жизни до подробностей уничтожения человека Системой, как, например, в случае с капитаном Хрусталевым: «подбитый немцами самолет, плен, голод, побег — трибунал и лагерь».
Побег для героев сопрягается не только со стремлением обрести утраченную свободу, но и с душевной тягой «почувствовать себя вновь солдатами», вернуть ту ясность мироощущения, которая невозможна в атмосфере лагерных доносов и которая была на войне: «Есть командир, есть цель. Уверенный командир и трудная цель. Есть оружие.
Есть свобода. Можно спать спокойным солдатским сном даже в эту пустую бледно-сиреневую полярную ночь». Неслучайно описание побега строится у Шаламова на военных ассоциациях, что особенно заметно при передаче поведения Пугачева, который раскрывается здесь как личность пассионарного склада: он «скомандовал», «не велел», «командование принял майор Пугачев»… Героика этого побега окрашена в рассказе как в возвышенные, так и в безысходно-трагические тона. С одной стороны, сама подготовка к «бунту» высветила в душах людей, так или иначе причастных к данному замыслу, не распыленные лагерем элементы человечности, что становится очевидным в благодарных воспоминаниях Пугачева о «не выдавших» его лагерниках, с которыми он делился своими планами, — воспоминаниях, которые даже отчасти «мирили Пугачева с жизнью».
Вместе с тем ощущение обреченности бунта сквозит уже в самих интонациях повествования о побеге и особенно заметно проступает в, казалось бы, спонтанном, полушутливом разговоре Ашота и Малинина об Адамовом изгнании, в подтексте которого сокрыто отчаянное переживание человеком своей отверженности высшими силами.
Кульминацией рассказа становится воссоздание трагедийного эпизода «последнего боя», обернувшегося поражением для всех беглецов. Устойчивые параллели с фронтовой реальностью приобретают здесь новый смысл. Это уже не та военная героика, которая свято хранилась в памяти Пугачева и его товарищей, — это война, шагнувшая во внутреннюю жизнь народа и вылившаяся во взаимное уничтожение соотечественников — вчерашних фронтовиков и солдат-конвоиров, являвшихся заложниками Системы. Показателен в этой связи комментарий Солдатова по поводу гибели одного из «противников» начальника лагерной охраны: «Его за ваш побег H iit расстреляют, или срок дадут».
Соотнесенность «последнего боя майора Пугачева» с общими закономерностями лагерного низведения человека до уровня небытия устанавливается и в ретроспективном содержании диалога «старых колымчан» хирурга Браудэ и генерала Артемьева о суде над неким лагерным чиновником, подписавшим распоряжение о продвижении этапа заключенных в зимнее время, в результате чего «из трех тысяч человек в живых осталось только триста».
Композиционно центральная батальная сцена обрамляется двумя ретроспекциями, проливающими свет на предысторию и жизненный опыт главного героя. В первом случае воспоминания, приходящие к Пугачеву вскоре после побега, в «первую вольную ночь… после страшного крестного пути», приоткрывают массивный, замалчивавшийся официальной пропагандой исторический пласт. Побег Пугачева из немецкого лагеря в 1944 г. увенчался для него заключением в лагерь советский по «обвинению в шпионаже», в чем обнаружилось глубинное родство двух тоталитарных систем.
Примечательны здесь и воспоминания о «власовцах», об их верных прогнозах относительно неотвратимой участи военнопленных немецких лагерей по возвращении на родину, и наблюдения над тотальной разобщенностью русских людей во время их пребывания в немецком плену.
Если первая ретроспекция на примере личной судьбы персонажа воскрешает историческую память, то в фокусе второй ретроспекции, возникающей уже в финальной части рассказа, в преддверии добровольного ухода Пугачева из жизни, оказываются не столько факты, сколько ценностные основы его внутреннего бытия, прожитой им «трудной мужской жизни». Благодарная память обо «всех, кого он любил и уважал», о матери, школьной учительнице, об «одиннадцати товарищах» воспринимается им как противовес лагерному забвению, как «очищающая и искупительная сила», источник душевной энергии, необходимой для того, чтобы «в северном аду» «протянуть руки к свободе» и «в бою умереть». Смерть Пугачева рисуется Шаламовым просто и величественно, как итог борьбы человека, русского офицера за сохранение достоинства и свободы: «Майор Пугачев припомнил их всех — одного за другим — и улыбнулся каждому.
Затем вложил в рот дуло пистолета и последний раз в жизни выстрелил».
Наряду с изображением характеров персонажей сквозным становится в рассказе запечатление картин колымской природы. С одной стороны, это деформированный универсум с «чуть скошенной… картой звездного неба», это природа-враг, заявляющая о себе и «буреломом», встающим на пути героев к свободе, и «ослепительной колымской весной, без единого дождя, без ледохода, без пения птиц», и «лопнувшей в пальцах», оказавшейся «безвкусной, как снеговая вода» брусникой. С другой — это страждущее мироздание, отражение человеческой трагедии, существующее в неустанном стремлении ухватиться «гигантскими когтями» за жизнь, не поддаться власти небытия: «Деревья на Севере умирали лежа, как люди… Поваленные бурей, деревья падали навзничь, головами все в одну сторону и умирали…»
В стиле рассказа проявилась принципиально антипроповедническая, антиисповедальная направленность шаламовского слова. Отрывистые диалогические реплики героев перемежаются с авторской речью, которой присущи лексическая точность, отчетливость и лаконизм синтаксиса, сосредоточенность на передаче пульсации внутреннего существа человека, вступившего в неравный поединок с Системой: «Он обещал им свободу, они получили свободу. Он вел их на смерть — они не боялись смерти».
И лишь в изображении предсмертных воспоминаний Пугачева повествование приобретает трагедийно-торжественный характер.
«Колымский» эпос Варлама Шаламова, вписывающийся в общий контекст «лагерной» прозы, которая представлена произведениями А. Солженицына, О. Волкова, А. Жигулина, Е. Гинзбург и др., явил самобытный творческий опыт постижения бытия личности в исключительных обстоятельствах исторического времени, стал выражением актуальных тенденций развития русской прозы, ищущей новых ресурсов художественной выразительности на стыке документальности и грандиозных художественных обобщений, когда «любая… деталь становится символом, знаком и только при этом условии сохраняет свое значение, жизненность, необходимость».
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Анализ рассказа «Последний бой майора Пугачева» Шаламова В. Т