Анализ стихотворения «Парус» Лермонтова М. Ю
Это лермонтовское стихотворение вам знакомо, но мы попробуем прочитать его на новом, более глубоком уровне, как перечитывали уже в этом учебном году «Бедную Лизу» Карамзина, «Горе от ума» Грибоедова, «Тараса Бульбу» Гоголя, «Капитанскую дочку» Пушкина и другие произведения русских классиков и как будем углубленно повторять «Героя нашего времени».
Когда Лермонтов создал свой «Парус», ему было семнадцать лет, почти столько же, сколько вам сейчас. Ho та резкая система оппозиций, то столкновение полярных образов,
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
При ознакомительном, самом беглом чтении мы замечаем, что первые две строки этой строфы дают объективную картину, связывают замысел поэта с традицией пейзажной лирики. Главное здесь — цвет; белизна паруса и голубизна моря, уподобленного туману.
Казалось бы, пока все построено очень просто, образ возникает почти жизнеподобный. Ho потом, прочитав следующие две строки, передающие субъективное состояние поэта, мы «задним числом» отмечаем важное обстоятельство, которое поначалу ускользает от нашего читательского внимания. Дело в том, что в пейзажном описании дважды использован один и тот же вид тропа, поэтического оборота речи: на часть перенесен признак целого.
Нам говорят не о корабле и о море, а именно о парусе и о «тумане моря». Парусу лирический герой адресует вопросы, которые в обыденной речи могут быть отнесены только к самому кораблю: «Что ищет? Что кинул?» He может парус ничего «кинуть» или «искать»!
Более того, композиционный прием единоначатия, использованный в третьей и четвертой строках, подчеркивает контрастность, разорванность чувств лирического героя, которые сродни неясному стремлению паруса в глубь морской пучины. Недаром на самое «заметное» место, в позицию рифменного окончания, поставлены слова-антонимы «далекой» — «родном».
Один из секретов этого короткого стихотворения в том и заключен, что многое в нем обманчиво, иллюзорно. Перечитав еще раз первую строфу, вдумавшись в ее художественный смысл, мы начинаем сомневаться: а что на самом деле описывает лирический герой? Реальное море и реальный корабль? Или он только фиксирует в ярких образах смутные волнения своей души?
Пока окончательного ответа мы дать не можем, для этого нужно вслушаться, всмотреться, вдуматься в художественный смысл следующих строф.
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Первая строфа завершалась двойным вопросом, а вторая тем не менее открывается вовсе не ответом! Пятая и шестая строки стихотворения возвращают читателя к «картинке», к описанию моря и паруса. Ответ предложен лишь в седьмой и восьмой строках:
Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Опять применен тот же композиционный прием: первые две строки строфы отсылают нас к законам пейзажной лирики, последние две — к традиции лирического монолога. Ho и пейзаж, и монолог захвачены теперь единой лирической стихией. Герой стихотворения так эмоционально, так «сочувственно» говорит о стремлении паруса, что мы почти готовы сделать окончательный вывод: это не парус «счастия не ищет/ И не от счастия бежит»; это герой Лермонтова стремится к чему-то тревожному, может быть, даже трагическому, зато величественному, исполненному настоящей романтической энергии, байроновского индивидуализма.
Так и хочется сказать: между героем и образом паруса — полное тождество, они сливаются неразличимо.
Лишь одно художественное обстоятельство удерживает нас от итогового вывода: непонятно в таком случае, зачем было их вообще разделять? Почему Лермонтов не ограничился только аллегорическим пейзажем, сквозь который внимательный читатель без труда различил бы движение душевной жизни самого поэта? Или только лирическим монологом, прямой исповедью своего лирического героя?
Для чего ему понадобилась такая сложная игра, отчего он предпочел балансировать на опасной грани двух разных жанров? Чтобы разобраться, вчитаемся в последнюю строфу:
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Опять Лермонтов прибегает к приему единоначатия, анафоры, чтобы подчеркнуть: до сих пор все образы стихотворения выстраивались «по горизонтали», теперь они разверстаны «по вертикали», от морских глубин до небесных высот. Мы видим и светлую струю под белеющим «парусом», и солнечный луч над ним; мятежный порыв паруса к буре сразу приобретает вселенский масштаб. Однако появляется и нечто принципиально новое. Лирический герой Лермонтова по-прежнему сочувствует парусу и его порыву, но все-таки несколько обособляется от тех романтических переживаний, которые парус собою олицетворяет, взирает на все стороны извне.
В последних двух строчках стихотворения появляется оттенок горечи; лирический герой поэта одновременно и разделяет индивидуалистический протест, и сознает его обреченность. Финальный восклицательный знак передает не чувство восторга, а настоящий драматизм.
И тут самое время сопоставить лермонтовское стихотворение с одним из лирических шедевров Пушкина, стихотворением «Пора, мой друг, пора: покоя сердце просит…»:
…На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побегВ обитель дальную трудов и чистых нег…
Лермонтовский «Парус» и пушкинское стихотворение явно перекликаются друг с другом; мотивы счастья, тревоги, покоя — в центре обоих произведений. Ho совпадают поэты только в одном: в отношении к привычному миру, от которого оба они «бегут». Во всем остальном они различны до противоположности. Умудренная, даже усталая интонация пушкинского стихотворения так непохожа на энергичную, при всем своем драматизме, интонацию лермонтовского произведения.
Лирический герой Пушкина отказывается поднимать мятеж против реальности, которую он не приемлет; он хочет удалиться от нее в царство уединения, в область душевного покоя, в пределы семьи. Лирический герой Лермонтова, наоборот, бунтует против чрезмерного покоя реальности, даже если она прекрасна, исполнена золотого света. Он рвется вперед — без цели, ради самого порыва, хотя сам понимает всю обреченность такого порыва.
Легко предположить, что Лермонтов сознательно оглядывался на опыт великого предшественника, вел с ним поэтический спор. Тем более что мы достоверно знаем: Лермонтов в «Парусе» аукался со стихами поэтов-современников; первая же строка «Белеет парус одинокий» полностью позаимствована у знаменитого романтика 1820-1830-х годов А. Бестужева-Марлинского. Мы с вами уже говорили, что ничего странного в таких «заимствованиях» нет, что русские лирики ощущали себя участниками большого, нескончаемого поэтического разговора.
Ho стихотворение Пушкина датируют обычно 1834 годом; напечатано оно было и того позже. Так что, создавая в 1832 году свой «Парус», семнадцатилетний поэт не мог спорить с картиной мира, изображенной предшественником. Тем более не мог спорить с Лермонтовым Пушкин; он даже не успел узнать о существовании нового великого поэта.
Просто оба они почти одновременно обратились к традиционному тогда поэтическому противопоставлению бури покою. И предложили неожиданные художественные решения, которые каждому из них были подсказаны его неповторимым жизнеощущением.
Анализ стихотворения «Парус» Лермонтова М. Ю