Анализ стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» Некрасова Н. А
При жизни поэта стихотворение «Вчерашний день, часу в шестом…» не публиковалось. В 70-х гг. Некрасов будто бы нашел лоскуток бумаги, исписанный карандашом, и смог разобрать лишь два четверостишия. Он по памяти датировал свой текст 1848 г. Получается, что перед нами отрывок, хотя выглядит он как законченное, связное целое.
Нет ли здесь какой-то путаницы или дезинформации?
У этого крайне загадочного, как мы убедимся, стихотворения нет названия, поэтому его называют по первой строке. Так что же случилось вчера в предвечерний час?
Вчерашний
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Сенная площадь в Петербурге — торговая. Там торговали сеном и подвергали публичным телесным наказаниям обвиненных в воровстве, мошенничестве и пр. Это называлось торговыми казнями.
Но такое продолжалось до 1845 г., а потом кнут был запрещен как слишком жестокая мера: кнутом человека, а тем более женщину, можно было убить с третьего удара, переломив хребет! Так что в 1848 г. Некрасов едва ли мог видеть описанное им: скорее всего это фантазия, а не конкретная зарисовка реального эпизода. Образность стихотворения —
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Кнут — символ самодержавно-крепостнической России, если смотреть на нее с позиций свободолюбия и революционности. Карамзинскую «Историю государства Российского» и гоголевские «Выбранные места из переписки с друзьями» Пушкин и Белинский критиковали соответственно за то, что в этих сочинениях, проникнутых духом монархизма и православия, авторы выступили как поборники кнута. Полежаеву принадлежат следующие стихи: «В России чтут / Царя и кнут. / В ней царь с кнутом, / Как поп с крестом». К этому образу-символу нередко обращалась вольная русская поэзия.
И только ли русская? Немецкий поэт Гейне в одном из своих стихотворений размышляет, в какую бы страну ему, эмигранту, податься. Поехал бы, пожалуй, в Россию, но там лютые морозы и кнут, так что кнут остается символом России и в глазах поэта-европейца.
Истязаемая крестьянка — родная сестра Музы. Если понять эти слова буквально, то она тоже Муза, принявшая образ русской крестьянки. Согласно древнегреческой мифологии, Музы — родные сестры, дочери Зевса, покровительницы поэзии, искусств и наук. В русской поэзии издавна сложилась традиция обращения к Музе, которая является поэту, вдохновляет его, побуждает к творчеству.
Некрасовская Муза молчит под бичом. Молчит и ее родная сестра. В этом есть нечто необычное.
Ведь не поэт ей, а она ему должна была бы показать и объяснить происходящее, и тогда стихотворение могло бы закончиться так: «И Муза мне рекла: «Гляди — Сестра моя родная»…».
Но нет, Муза безмолвствует. А ее мученица-сестра молча умрет под кнутом. Почему мы так уверены, что умрет? Потому что в другом некрасовском стихотворении об этом прямо сказано: «…свой венец терновый приняла, / Не дрогнув, обесславленная Муза / И под кнутом без звука умерла». И перед самой смертью поэт еще раз вспомнит свою «кнутом иссеченную Музу».
Это последняя написанная умирающим строка. Образ, как видите, вполне узнаваемый. Он взят из анализируемого стихотворения, написанного якобы в 1848 г. Потому и необходимо именно буквальное прочтение: родная сестра Музы — значит, тоже Муза.
Такова, в сущности, предсмертная воля поэта, и она выражена со всей определенностью.
Сестра погибшей продолжала посещать Некрасова — «присмиревшая», молчаливая, один раз «прибрела на костылях». Он ее «неохотно ласкал» , когда же она все-таки оживлялась и раззадоривалась, осаживал: «Замолкни, Муза мести и печали!», «Угомонись, моя Муза задорная!»
Столь непростые и необычные отношения сложились у поэта с Музой. Но здесь стоило бы уточнить: не у поэта Некрасова, а у его лирического героя. В самом деле, «зашел я на Сенную» — кто это «я»? Реальный Николай Алексеевич не мог зайти на Сенную в сопровождении мифологического персонажа — Музы, да и на Сенной не могли бить кнутом Музу.
Все выдумано, в том числе и «я».
Некрасовское стихотворение написано ямбом, нечетные строки четырехстопные мужские, четные — трехстопные женские. Это один из стихотворных размеров, к которым охотно прибегают сочинители романтических баллад; в частности, данный размер использован в балладах Жуковского «Громобой» и «Вадим». Вот две строфы из «Громобоя»: «Чудовищ адских грозный сонм; / Бегут, гремят цепями, / И стали грешника кругом / С разверстыми когтями. /Сошлись… призывный слышу клич… / Их челюсти зияют: / Смола клокочет, свищет бич… / Оковы разжигают».
Знакомый ритм, и также свищет бич, и вершится страшная казнь. Настоящая романтическая баллада призвана попугать читателя чем-то небывалым, фантастическим, жутким. Но неужели некрасовское стихотворение — тоже баллада? Непохоже, слишком мал объем.
Однако если поверить Некрасову, что оно лишь отрывок из более крупного целого, до нас не дошедшего, то легко себе представить, что это была баллада о казненной на Сенной площади Музе, казненной на глазах своей безмолвной сестры и не проронившей ни звука перед мучительной смертью. К тому же балладная традиция в некрасовской поэзии не исчерпывается данным стихотворением.
Анализ стихотворения «Вчерашний день, часу в шестом…» Некрасова Н. А