Копперфилд Дэвид — «герой повествования о своей собственной жизни», являющийся и наиболее близким Диккенсу героем. Ему отданы многие эпизоды биографии писателя, который вспоминал свои отроческие годы, воссоздавая лишения, пережитые К. Изнурительная борьба с будничностью, которая должна была «согнуть его и сломить», провоцирует приступы отчаяния, но в конечном счете оказывается незаменимым опытом, формируя и воспитывая личность. В школе, управляемой тупым педантом Криклом, затем на складе, куда отчим, наказывая пасынка за строптивость,
отправляет Дэвида мыть бутылки, в скитаниях, бездомности, нищете рождается будущий писатель, которого отличает истинное знание человеческого сердца. Перелистывая вместе с рассказчиком страницы его прошлого, читатель постоянно видит перед собой «фигурку невинного ребенка, создавшего свой воображаемый мир из таких необычных испытаний и житейской пошлости». Перенесенное К. — версия вечно повторяющихся драм одиночества, духовной неприкаянности, неразделенных или невознагражденных романтических порывов.
Прошлое, заполненное этическими исканиями и омраченное жестокими ударами судьбы, из которых
самым страшным оказалась смерть матери, погубленной своим несчастливым вторым браком, воссоздается по отголоскам и подсказкам памяти. В сознании К., оглядывающегося на свою юность, возникает образ, который едва узнаваем: изменяя личность, время постоянно корректирует и ее предысторию. «Тот мальчик как будто не имеет ко мне никакого отношения, он остался где-то позади на жизненном пути, я никогда им не был, я прошел мимо него, и, кажется мне, это был кто-то другой, не я…» Монтаж существенных и как будто случайно сохраненных памятью свидетельств образует ткань рассказа, отличающегося нескрываемой субъективностью, которая мало присуща литературе эпохи Диккенса. Биография К. воссоздается как непреодоленный конфликт упорной веры в конечное торжество добра и нарастающего уныния, когда одна за другой развеиваются прахом надежды юных лет. Художественная одаренность, не сразу открытая им в себе, заставляет К. с особой эмоциональной остротой воспринимать и «испытания», и «пошлость»: нравы портовых кварталов и лондонских портерных, порядки, установленные в юридических конторах, где он постигает уроки деловой жизни, навыки парламентских ораторов, когда, справившись со стенографией, вконец его измучившей, он становится репортером и записывает прения для утреннего выпуска газеты. Потеряв Дору, он под конец обретает покой и счастье в союзе с Агнес Уикфилд, буквально вырванной им из сетей, сплетенных Урией Хипом.
Финал его истории идилличен, и герой отчасти утрачивает свою неординарность. Но духовные конфликты, зародившиеся еще в пору «испытаний», остаются неразрешенными, и прежде всего тот из них, который сопряжен с поисками оправдания жизни, столь часто заставляющей соприкасаться с несправедливостью, душевной черствостью, тиранством, издевательством над слабыми, ненаказуемым цинизмом аморалистов и т. п. Воспоминания о днях, когда Дэвид «чувствовал крушение надежд и полную заброшенность», неискоренимы. Счастливая развязка воспринимается как условность.