«Дон Жуан, или каменный гость» в интерпретации Мольера
Сюжет очень популярен. Драму Тирсо де Молины переписывали сначала итальянцы: Джилиберто сделал из нее трагикомедию в 1653 году, Чиконыши — комедию-фарс в 1650-м. Парижанам нравятся бесцветные французские версии Вилье и Доримона, главным образом из-за сценических эффектов, которых требует пьеса: говорящая статуя, Дон Жуан, объятый пламенем и проваливающийся в преисподнюю.
Мольер изначально движим финансовыми заботами, но еще больше — жаждой отыграться.
Мысли, которые он высказал в «Тартюфе» и распространение которых остается
«Дон Жуан» — бунтарская пьеса. Теперь Мольер бросает горькие истины в лицо обществу, с которым
Его гений обретает новую глубину, но это предопределено всем его развитием и потому не должно вызывать удивления.
В общем, не столь уж важен спор о том, заимствовал ли Мольер сюжет своей пьесы у самого Тирсо де Молины или у его итальянских подражателей, хотя один эпизод — кораблекрушение — есть в «Оевильском обманщике» и отсутствует у Джилиберто и Чиконыши. Насколько можно судить по переводу, Дон Жуан Молины, гениального по-своему монаха,- это эскиз к мольеровскому Дон Жуану. Или, вернее, если уж быть совершенно беспристрастным, начало жизни персонажа, который в XVI веке сменяет Тристана и кончает свои дни моцартовским Дон Джованни и разочарованным, лишенным всякой загадочности героем Моптерлапа; а в промежутке — бодрый, полный сил Дон Жуан Мольера.
Севильский обманщик — красивый зверь-рыцарь, полагающий, что ему все позволено, и не останавливающийся ни перед чем, кроме погибели души. Он не безбожник, а исчадие ада — то есть нечто противоположное безбожию. Он принадлежит эпохе Ренессанса, которая открывает для себя скептицизм, но не безверие. Он полагается на свою звезду; он искушает небеса, но не перестает веровать; оп почитает себя настолько превыше прочих, таким баловнем судьбы, что не сомневается — в последнюю его минуту непременно должен появиться священник, и он избегнет таким образом вечного проклятия.
Замечательная находка Молины состоит, в. том, чтобы в душе героя смутные грезы и блаженное томление Тристана, пленника любви к Изольде, заменить упрямыми поисками наслаждения, женщину-кумира заменить просто орудном наслаждения. У Тристана есть идеал; у Дон Жуана — только он сам. Трезвость в нем берет верх над мечтой, над химерами страсти, но порабощает его и разрушает наслаждение, как только оно приходит на его зов. Он не впадает в отчаяние, потому что не питает надежд. Дон Жуан Мольера наделен чем-то большим — или меньшим.
Это безбожник, распутник, авантюрист, играющий чужими жизнями и своей собственной, для которого ничто уже пе существует всерьез. Пустота, разъедающая и поглощающая сама себя. Искусный мастер зла, потому что его легче творить, чем добро.
У пего остается только расплывчатое и хрупкое чувство чести, но лишь в той мере, в какой оно подтверждает его высокое происхождение, проявляется как рефлекс, ничем не наполненный изнутри.
У него все повадки хищника, но он не заблуждается на свой счет, так что даже первобытной наивностью его но оправдать. И все же он ощущает себя чужим самому себе и не перестает искать себя.
Испанский Дон Жуан словно гонится за призраком, бежит от проклятия: так, Маньяра, подражавший Хуану Топорно из пьесы Молины, совершает множество преступлений, но в конце концов, найдя женщину, которая его укрощает и убаюкивает, умирает почти святым. Мольеровский Дон Жуан лишен такого идеала; он не может найти женщину своих грез, потому что для него нет мечты, есть только настойчивая действительность. Эта разделяющая их пропасть еще увеличится в следующем столетии. Именно понятие греха обдает донжуанство запахом серы. Без этого понятия Дон Жуан — не более чем искатель удовольствий., изящный развратник, сексуальный маньяк на манер Казаковы.
Дон Жуан Мольера на середине дороги: это атеист, верящий в привидения; он смеется над небом, по допускает бессмертие души, коль скоро принимает предложение Командора.
«Дон Жуан, или каменный гость» в интерпретации Мольера