Довлатов Сергей Донатович: русская эмиграционная литература
Сергей Донатович Довлатов принадлежит к «третьей волне» русской эмиграции. В 1978 г. он уехал в Америку под давлением КГБ. По устоявшейся советской традиции, публикации на Западе произведений, написанных в СССР Е. Замятина, «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Жизнь и судьба» В. Гроссмана, вещей А. Синявского и Ю. Даниэля), расценивались властями как преступление.
Одной из форм наказания за это как раз и считалось «выдворение» из СССР. Был выслан по собственному желанию Евгений Замятин, угроза лишения гражданства довела до инфаркта
Писатель, которому не удавалось печатать свои произведения на родине, в эмиграции быстро приобрел известность и признание. За двенадцать лет жизни в эмиграции Довлатов выпустил двенадцать книг на русском языке, а также две книги, написанные в соавторстве — «Не только Бродский» , «Демарш энтузиастов» .
В Америке пользовались успехом переводы его произведений. Он был лауреатом премии американского Пенклуба, печатался в самом престижном американском журнале «Ньюйоркер»,
Творчество Сергея Довлатова имеет одну существенную особенность: все его произведения автобиографичны. Циклы его рассказов: «Зона», «Компромисс», «Заповедник», «Чемодан», «Ремесло», «Наши» основаны на фактах судьбы их главного героя — двойника автора. Петр Вайль и Александр Генис, хорошо знавшие Довлатова, считают, что вся проза этого писателя представляет собой его автопортрет.
Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 г. в Уфе, куда была эвакуирована из Ленинграда его мать. Позднее в цикле «Ремесло» писатель опишет символический эпизод из своего младенчества, в котором ему виделись предсказание особого предназначения и истоки его литературной родословной: «Мать шла с коляской по бульвару. И тут ее остановил незнакомый человек…
Его лицо было некрасивым и грустным. А главное — совсем простым, как у деревенского мужика. Я думаю, что оно было еще и значительным.
Недаром мама помнила его всю жизнь… «Простите, — решительно и смущенно выговорил он, — но я бы хотел ущипнуть этого мальчишку…» Человек, который хотел ущипнуть меня, был Андреем Платоновым». Можно усомниться в достоверности описанного происшествия, основанного лишь на том, что Платонов находился в Уфе в то самое время, когда там появился на свет Довлатов, но остается несомненным желание писателя указать на связь своей прозы с платоновской традицией. Довлатов после войны жил в Ленинграде, где закончил три курса филологического факультета университета.
За этим последовал призыв в армию. Он попал в конвойные войска и весь срок службы был надзирателем в уголовном лагере особого режима.
После демобилизации Довлатов устроился в заводскую многотиражку. Но занятия журналистикой обнаружили органическую несовместимость начинающего писателя с эпохой «застоя». Чтобы избежать обострения конфликта с властями, Довлатов уезжает в Эстонию. Три года он проработал штатным корреспондентом газеты «Советская Эстония».
Здесь ему удалось сдать в местное издательство сборник рассказов, но набор книги был уничтожен. Историю своей неизданной книги писатель подробно рассказал в цикле «Ремесло». Возвратившись в Ленинград, Довлатов был вынужден зарабатывать на жизнь сезонной работой: он был экскурсоводом в Пушкинском заповеднике, в деревне Березине в Пушкинских Горах. Автобиографичность прозы Довлатова была замечена еще ее первыми рецензентами, когда он безуспешно пытался опубликовать свои рассказы в 1960- 1970-е годы.
Главы этой «книги судьбы» выстраиваются в хронологическом порядке: «Зона» — о службе в армии, «Компромисс» — о работе журналистом, «Заповедник» — о работе экскурсоводом, «Ремесло», «Чемодан» , «Иностранка» , «Филиал» — об отъезде и жизни в эмиграции. И все же явная автобиографичность прозы Довлатова далеко не исчерпывает ее содержания. В ней воссоздан портрет «эпохи застоя», поразительный по глубине и масштабам обобщения.
На характере этой прозы сказалось филологическое образование автора: незаметно для читателя, тактично и ненавязчиво, но совершенно осознанно писатель передал свою творческую и духовную биографию, в которой с исповедальной откровенностью раскрыл свои позиции, привязанности и пристрастия в русской литературе.
«В последние годы он особенно был раздосадован на тех… критиков, что долдонили о непритязательной легкости его писательской манеры, не перегруженной литературными ассоциациями, не отягощенной «классическим наследием», — вспоминает А. Арьев, приводя высказывание Довлатова: «… Если я принят в литературу как человек более или менее ей не чуждый, значит, и у меня есть какая-то литературная генеалогия».
Цикл рассказов «Зона» сопровождается авторским комментарием — «Письмом издателю», где обозначен момент начала его «злополучного писательства». Попав в лагерную охрану, благополучный молодой человек из интеллигентной семьи был потрясен открывшейся ему правдой: «Я был ошеломлен глубиной и разнообразием жизни. Я увидел, как низко может пасть человек.
И как высоко он способен парить. Цикл «Зона» автоматически включал писателя в традицию «лагерной» прозы. Довлатову пришлось отстаивать право работать над темой, которая казалась исчерпанной после Солженицына: «Солженицын описывает политические лагеря.
Я — уголовные. Солженицын был заключенным. Я — надзирателем.
По Солженицыну, лагерь — это ад. Я же думаю, что ад — это мы сами…» Довлатов заметил, что до него в литературе о заключенных различали два
Потока. В «каторжной» литературе, классиком которой был Достоевский, заключенный изображался страдальцем, а полицейские — мучителями. В «полицейской» литературе, наоборот, полицейский выглядел героем, а заключенный — чудовищем. Уникальный опыт Довлатова свидетельствовал о том, что оба этих подхода фальшивы.
По его наблюдениям, любой заключенный годился на роль охранника, а охранник заслуживал тюрьмы. Писатель обнаружил сходство зэков и охраны, лагеря и воли.
Довлатов Сергей Донатович: русская эмиграционная литература