Эссе о творчестве Бориса Зайцева
Из писателей-изгнанников Борис Зайцев внес едва ли не самый значительный вклад в русскую литературу 20 века. Поэт прозы, крупнейший представитель русского литературного зарубежья, сподвижник и друг великого Бунина, Борис Константинович Зайцев без малого три четверти века служил русской литературе. Он был во всех отношениях «последним» в русском зарубежье: умер в 1972 году, в Париже, не дожив двух недель до того, как ему должен был исполниться девяносто один год; долгое время состоял председателем парижского союза русских писателей и журналистов;
Пятьдесят зайцевских книг на русском языке и более двадцати на других языках перечислены в библиографии Рене Герра, изданной в 1982 году в Париже. Это целая библиотека замечательных произведений, восхищавших самых взыскательных ценителей искусства слова. Но этот перечень, конечно, не охватывает сотни этюдов, эссе, портретов, очерков, рассказов, дневниковых записей и писем, которые можно найти в подшивках российских и эмигрантских газет, журналов, альманахов.
Все эти бесценнные документы эпохи принадлежат, конечно, не только тому времени, в которое писались,
В литературу Борис Зайцев пришел в ту знаменательную пору, о которой сам на склоне своих лет восхищенно скажет, что она была «той полосой русского духовного развития, когда культура наша в некоем недолгом «ренессансе» или «серебряном веке» выходила из провинциализма конца XIX столетия к краткому, трагическому цветению начала XX». Творческая энергия художников слова устремляется к поиску ответа на вопрос, сформулированный М. Горьким: как отобразить «всю адову суматоху конца и бури начала XX» . Взрывной характер эпохи трех революций толкал писателей и поэтов на поиски новых качеств своего главного инструмента — слова. Одни изобретательно раскрывали еще не использованные возможности реалистического метода, других увлек символизм, третьи уходили вглубь синтетизма и экспрессии. Читая мемуары Зайцева, мы обнаруживаем, что непримиримые литературные манифесты, ни в чем не сходные творческие принципы, различные литературные школы и группы в итоге оставили миру «великанов на все времена»: это Александр Блок, Андрей Белый, Николай Гумилев, Анна Ахматова, Борис Пастернак и др. Что отличает самого Бориса Зайцева от его великих современников?
Нельзя не заметить, что даже у крупных художников броская виртуозность формы подчас подавляет и подчиняет себе содержательную сторону произведения. Зайцев же от произведения к произведению шлифует свой стиль, освобождая его от красивостей и мелодраматизма. В итоге в литературе утвердился мастер, осознавший свою высокую художническую миссию.
Ранние произведения писателя пронизаны чувством слиянности с природой, ощущением единого, живого и восходящего к Космосу мира, где все взаимосвязано — люди, волки, поля, небо. Отсюда и некая «безличность» зайцевской прозы. В то же время пантеизм писателя, его язычество воплощается с помощью нежных словесных красок, импрессионистического авторского письма. Его много печатают в изданиях самых разных направлений.
А. Блок пишет о нем в статье «Литературные итоги 1907 г.»: «Борис Зайцев открывает все те же пленительные страны своего лирического сознания; тихие и прозрачные. И повторяется».
События двух революций и гражданской войны изменили и духовный, и художественный облик Зайцева. Писатель пережил лишения, голод, а затем и арест. В 1922 году вместе с издателем Гржебиным он выехал в Берлин, за границу. Как оказалось, навсегда. Однако события, приведшие Зайцева к изгнанию, его не озлобили.
Он много размышлял о пережитом и пришел к непреклонному выводу: «Ничто в мире зря не делается. Все имеет смысл. Страдания, несчастия, смерти только кажутся необъяснимыми. Прихотливые узоры и зигзаги жизни при ближайшем созерцании могут открыться как небесполезные.
День и ночь, радость и горе, достижения и падения — всегда научают. Бессмысленного нет» . Пережитое вызвало в писателе религиозный подъем, можно сказать, что он стал жить и писать при свете Евангелия. Стихия сострадания и человечности пронизывает теперь его прозу: «Улица Св. Николая», «Белый свет», «Душа».
Одновременно возникает цикл новелл, далеких от современности — «Рафаэль», «Карл V», «Дон Жуан», «Италия».
В 1925 году увидела свет его житийная повесть «Преподобный Сергий Радонежский». Она стала в его творчестве веховой, ибо положила начало будущим его жизнеописаниям. Необычность и новизна повести состоит прежде всего в том, что писатель использует предельно скупые, неброские словесные краски в создании облика своего героя — выдающегося церковного и политического деятеля Древней Руси. Б. Зайцев намеренно уходит здесь от своей изысканной стилистики, добиваясь аскетической — как у иконописцев — простоты.
Читая жизнеописание знаменитого русского святого, отмечаешь особенность в его облике, Зайцеву, видимо, очень близкую. Это скромность подвижничества. Черта очень русская, — недаром Сергию Радонежскому противопоставляется в повести другой, католический святой — Франциск Ассизский.
Преподобный Сергий не отмечен даром красноречия. Но зато излучает свой тихий свет, незаметно и постоянно. » В этом отношении, как и в других, — говорит Зайцев, — жизнь Сергия дает образ постепенного, ясного, внутренне-здорового движения. Это непрерывное, недраматическое восхождение.
Святость растет в нем органично». Сергий последовательно тверд и непреклонен в совей кротости, смирении, скромности. Когда монастырская братия вдруг начала роптать, он не впал в пастырский гнев, не принялся обличать своих «детей» за греховность.
Он, уже старик, взял посох свой и ушел в дикие места, где основал скит Киржач. И другу своему, митрополиту московскому Алексию, не позволил возложить на себя золотой крест митрополичий: «От юности я не был златоносцем, а в старости тем более желаю пребывать в нищете». Так завоевывает св.
Сергий на Руси тот великий нравственный авторитет, который только и позволяет ему свершить главный подвиг жизни — благословить князя Димитрия Московского на битву с Мамаем и ордой татарской…
Преподобный Сергий Радонежский для Зайцева — неотъемлемая часть России, как и Жуковский, как и Тургенев, Чехов, которым он посвятит свои книги. И в книгах этих надо всем торжествует мысль о Родине, о России. В своем дневнике Зайцев как-то записал: «… если возможно счастие, видения рая на земле: грядет оно лишь из России». В 1929 году Зайцев начинает работать над повестью «Жизнь Тургенева», тем самым вступив на неизведанный путь. Жанр художественной биографии тогда пребывал еще во младенчестве.
Мода на него и слава его только-только зарождались — с выходом в свет первых книг-биографий Андре Моруа во Франции и Юрия Тынянова в России. Еще не существовало советской серии «Жизнь замечательных людей», ставшей законодательницей этого популярного жанра.
Появление новаторской книги Зайцева было встречено хором единодушных похвал. Но дело было не только в новаторстве жанра. Тургенев с молодых лет писателя был в числе его кумиров. И в книге о нем Зайцев прежде всего выразил свою глубокую любовь и признательность.
Жуковскому и Чехову он тоже посвятит свои повести, которые наряду с «Жизнью Тургенева» станут одними из лучших книг жанра «творческой биографии». Зайцевские беллетризованные жизнеописания высоко ценятся потому, что в них начисто отсутствует творческий домысел и вымысел, они почти литературоведческие достоверны. Кроме того, в этих книгах раскрывается и образ самого автора — верующего, благожелательного человека, большого мастера слова, «поэта в прозе».
Свою главную книгу — четырехтомную автобиографическую эпопею «Путешествие Глеба» — Зайцев создал также в зарубежье. Это был итог двадцатилетнего напряженного и счастливого труда. Его тетралогия вобрала в себя все веховые события XIX века — первой трети XX века, то есть то самое время, которое само стало одним из главных героев и явилось нервом всей его мемуарно-биографической прозы. Как и другие писатели русского зарубежья. Борис Зайцев вдалеке от родины обращается к впечатлениям детства, отрочества, молодости, словно желая хотя бы в строках книги сохранить навеки ушедшее, тот сладкий и горький сон прошлого, имя которому Россия.
Это центр всего произведения: жизнь и склад русских людей, русские пейзажи, поля, леса, веси и грады, безмерность русская.
Эссе о творчестве Бориса Зайцева