Федор Подтелков — «человек особой, правильной породы»
Конечно, коммунисты в изображении Шолохова отличаются от того описания, к которому привыкла советская литература 20-30х годов. К этому времени писатели уже располагали опытом исследования психологии вожаков — это всегда были люди слова, дела, большого мужества, несгибаемой воли. Михаил Александрович внес свои черты в складывающуюся традицию изображения характера большевика.
Эта черта состоит в его реалистичности, объективности.
Важнее для него не перечислять достоинства, а постичь человеческую природу героя. Достигает он этого
Так, например Федора Подтелкова дан Шолоховым в восприятии Григория Мелехова: «В комнате сидел… здоровый, плотный казак… Ссутулив спину, он широко расставил ноги в черных суконных шароварах, разложив на круглых широких коленях такие же широкие рыжеволосые руки… На большом, чуть рябоватом выбритом
Маленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжелым упорством… Подтелков почти не мигал, — разговаривая, он упирал в собеседника свой невеселый взгляд, причем куценькие обожженные солнцем ресницы его все время были приспущены и недвижны. Изредка лишь он опускал пухлые веки и снова рывком поднимал их, нацеливаясь картечечками глаз, обегавшими все окружающее».
«Глаза-картечины» не только доносят силу воли, упорство Подтелкова, но и вносят ощущение тяжеловесности, злобы. В вся его портретная характеристика говорит о том, что в этом человеке скрыты портретные черты. Рисуя Федора Подтелкова в начале повествования, Шолохов намечает яркого, волевого, смелого человека, способного на дружбу, умеющего ответить шуткой на шутку, не роняющего своего достоинства перед белыми генералами. Но постепенно автор показывает, как «хмелем била власть» в голову простого от природы казака.
Мужество, высокомерие, месть переплелись в этом человеке. Власть дала ему чувство превосходства, безнаказанности, и он сознательно идет на террор, оправдывая свои действия целесообразностью: «Лес рубят — щепки летят… крови боятся нечего, ежели ты революционер…»
Облик этого человека раскрывается в сцене убийства пленных офицеров. «Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным. Стоящий впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря светлые отчаянные глаза, вольно отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой подковкой верхних зубов прихваченную изнутри розовую губу. Подтелков подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие глаза его ползали по изрытвленному снегу, поднявшись, скрестились с бесстрашным, презирающим взглядом Чернецова и обломились его тяжестью ненависти:
— Попался… гад! — клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад: щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.
— Изменник казачества! Подлец! Предатель! — сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.
Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, — чернел в скулах, раскрытым ртом всасывая воздух. Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный, побледневший Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклоняясь вперед. Шел на Подтелкова.
С губ его, сведенных судорогой, соскакивали невнятные, перемешанные с матерной руганью слова. Что он говорил — слышал один медленно пятившийся Подтелков.
— Придется тебе… ты знаешь? — резко поднял чернецов голос.
Слова были эти услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.
— Но-о-о-о — как задушенный захрипел Подтелков, кидая руку на эфес шпаги.
Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их, всем корпусом поворачиваясь вправо, приседал, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванулся вперед, со страшной силой рубанул Чернецова по голове…
Подтелков рубанул его еще раз, отошел постаревшей грузной походкой, на ходу вытирая покатые долы шашки, черневшие кровью. Ткнувшись о таганку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:
— Руби-и-и их… такую мать!! Всех! Нету пленных… в кровину, в сердце!!
Лихорадочно застукали выстрелы».
«Автор «Тихого Дона» максимально обострил эпизод гибели Чернецова, сделал противостояние жестче, чем оно было в действительности. Ведь исторически Чернецов фактически погиб при попытке к бегству, а большинство его дружинников спаслось. В «Тихом Доне» Чернецов никак не мог надеяться спастись от вооруженного Подтелкова, и расправа над ним и всеми сорока офицерами здесь выглядит лишенной всякой рациональной основы».
Действия Подтелкова не сглаживаются автором, он осуждает их и в чертах портрета и в натуралистической детализации описания расправы над пленными. Если через эту смертельную схватку можно разглядеть какие-то человеческие черты в образе Чернецова, то Подтелкову здесь присущи злобы, мстительность.
Шолохов изображает Федора в острых ситуациях, наполненных драматизмом, когда проверяются его человеческие качества. Такой сценой является эпизод гибели отряда Подтелкова, захваченного белоказаками. В этой ситуации герой проявляет твердость духа.
Даже люди мужественные и смелые в последнюю минуту надламывались. Когда стали подводить к яме, то один из красноармейцев «запрокидывался, чертил землю безжизненно висящими ногами и, цепляясь за волочивших его казаков, мотая залитым слезами лицом, вырываясь, хрипел:
— Пустите, братцы! Господи неповинный я!»
Подтелков же не дрогнул пред смертью, лишь поседел. Так, Лагутин, вглядываясь в него говорит: «- Поседел ты за эти деньки… Ишь песик-то тебе как покропило…
— Небось поседеешь, — трудно вздыхает Подтелков; вытирая пот на узком лбу, повторяет: — Небось поседеешь от такой приятности… Бирюк — и то в неволе седеет, а ить я — человек».
Сцена казни Подтелкова и Кривошлыкова, их соратников выглядит, как своего рода возмездие. И не случайно с той же интонацией и почти в тех же выражениях несколько месяцев спустя другие судьи решают судьбу героя:
«Февралев, старик — старообрядец Милютинской станицы, вскочил, как подкинутый пружиной.
— Расстрелять! Всех! — Он по-оглашенному затряс головой; оглядывая всех изуверским косящим взглядом, давясь слюной закричал: — Нету им, христопродавцам, милости! Жиды какие из них есть — убить!…
Убить!… Распять их! В огне их!»
Шолохов правдиво показывает жестокость того и другого лагеря, будь то фанатизм казака-старовера или фанатизм большевика, он не приемлет их в обеих случаях, т. к. это порождает нетерпимость, стремление убить того, кто думает не как ты. Неслучайна предсмертная речь Подтелкова: «Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской псарней, не щадя живота, и теперь вот гибнем от вашей руки! Но мы вас не клянем!…» Перед смертью герой приходит к мысли о необходимости прощения, а не мести.
Нет сомнения, что эта мысль совпадает и с мыслью автора.
Федор Подтелков — «человек особой, правильной породы»