Гений Блока
Он сам описал свой творческий процесс в одном из замечательнейших своих стихотворений — Художник как совершенно пассивное состояние, очень близкое к мистическому экстазу, как его описывают великие западные мистики. Экстазу предшествует состояние тоскливой скуки и прострации; потом приходит неизъяснимое блаженство от ветра, дующего из иных сфер, которому поэт отдается безвольно и послушно. Но экстазу мешает «творческий разум», который насильно заключает в оковы формы «легкую, добрую птицу свободную» — птицу вдохновения; и
В третьем томе блоковский стиль пульсирует полнее и сильнее, чем в ранних произведениях. Он напряженнее и полнокровнее. Но, как и в ранних вещах, он так сильно зависит от тончайших, легчайших особенностей языка, звука, ассоциаций, что все попытки перевода становятся безнадежными.
Самые чисто лирические стихи можно читать только в подлиннике. Но стихи другой группы, более иронические и, следовательно, более реалистические, не вполне непереводимы.
ПЛЯСКИ СМЕРТИ
— Как тяжко мертвецу
— Живым и страстным притворяться!
— Но надо, надо в общество втираться,
— Скрывая для карьеры лязг костей…
— Живые спят. Мертвец встает из гроба,
— И в банк идет, и в суд идет, в сенат…
— Чем ночь белее, тем чернее злоба
— И перья торжествующе скрипят.
— Мертвец весь день трудится над докладом.
— Присутствие кончается. И вот —
— Нашептывает он, виляя задом,
— Сенатору скабрезный анекдот…
— Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
— Прохожих, и дома, и прочий вздор…
— А мертвеца — к другому безобразью
— Скрежещущий несет таксомотор.
— В зал многолюдный и многоколонный
— Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.
— Его дарят улыбкой благосклонной
— Хозяйка — дура и супруг — дурак.
— Он изнемог от дня чиновной скуки,
— Но лязг костей музыкой заглушен…
— Он крепко жмет приятельские руки —
— Живым, живым казаться должен он!
— Лишь у колонны встретится очами
— С подругою — она, как он, мертва.
— За их условно-светскими речами
— Ты слышишь настоящие слова:
— — Усталый друг, мне странно в этом зале.
— — Усталый друг, могила холодна.
— — Уж полночь. — Да, но вы не приглашали
— На вальс NN. Она в вас влюблена…
— А там — NN уж ищет взором страстным
— Его, его — с волнением в крови…
— В ее лице, девически прекрасном,
— Бессмысленный восторг живой любви…
— Он шепчет ей незначащие речи,
— Пленительные для живых слова,
— И смотрит он, как розовеют плечи,
— Как на плечо склонилась голова…
— И острый яд привычно-светской злости
— С нездешней злостью расточает он…
— — Как он умен! Как он в меня влюблен!
— В ее ушах — нездешний, странный звон:
— То кости лязгают о кости.
Уныние и отчаяние, выразившиеся в Плясках смерти, характерны для большинства блоковских стихов после 1907 г. Но иногда, на какое-то время кажется, что Блок открыл для себя какой-то луч надежды, который заменит «Прекрасную даму» — и это любовь к России. То была странная любовь, прекрасно знающая о гнусных и низких чертах любимой и все-таки порой доходящая до настоящих пароксизмов страсти. Образ России отождествился в его воображении с Незнакомкой — таинственной женщиной его мечтаний — и со страстными, раздвоенными женщинами Достоевского: Настасьей Филипповной и Грушенькой.
Другим символом и мистическим отражением России становится метель, вьюга, которая в Снежной маске была символом холодных и обжигающих бурь плотской страсти и которая становится основным фоном Двенадцати. Русский ветер страстей снова ассоциируется с цыганскими хорами Москвы и Петербурга. Еще до Блока многие великие русские писатели знали прелесть и великолепие цыганских хоров.
В середине девятнадцатого века жил гениальный и не проявившийся полностью поэт Аполлон Григорьев, душа которого была наполнена цыганской поэзией. Он написал несколько необычайных песен, которые были присвоены цыганами, хоть они и забыли самое имя Аполлона Григорьева. Блок практически открыл Григорьева-поэта и «поднял его». Он издал собрание стихов Григорьева, к которому написал предисловие — одну из немногих прозаических статей, достойных великого поэта.
В нем он благородно отдает должное своему забытому предшественнику.
Гений Блока