Герцен гениальный сподвижник Белинского
Александр Иванович Герцен. Герцен-критик был конгениальным сподвижником Белинского, самостоятельно разрабатывавшим проблемы реализма. Глашатаем реализма он остался и во время своей эмиграции. Еще до отъезда за границу в 1847 году Герцен весьма определенно высказался в русской критике как противник «официальной народности». В «Отечественных записках» появились его пародии и памфлеты: «Москвитянин» о Копернике», «Путевые записки Ведрина».
Свои соображения о реалистическом театре он высказал в статье «По поводу одной
Герцен оказал влияние на русскую критику своими философскими работами: «Дилетантизм в науке» , «Письма об изучении природы» . Много ценных критических суждений Герцен высказал в «Письмах из Франции и Италии», «С того берега», в «Былом и думах».
В эмиграции Герцен написал книгу «О развитии революционных идей в России» , статьи: «О романе из народной жизни в России», являющуюся предисловием к немецкому изданию «Рыбаков» Григоровича, «Новая фаза русской литературы» , отражающую сближение автора с разночинной революционной демократией, «Еще раз Базаров»
Герцен разрабатывал, наряду с Белинским, методологические и философские основы критики; создал концепцию истории русской литературы под углом зрения развития освободительной борьбы в России; внес много нового в трактовку творчества ряда писателей XVIII и первой половины XIX века и, наконец, оригинально осмыслил проблему «героев времени».
В «Дилетантизме в науке» и «Письмах об изучении природы» Герцен занят «расчисткой» общественного сознания. Он критикует педантизм и поверхностность, с которыми в русской критике толковали о научно-теоретических и эстетических проблемах. Герцен на новом уровне решал те проблемы, которые прежде ставила романтическая философская критика. Рассмотрение различных систем мировой философской мысли от Платона и Аристотеля до современности увенчивалось у него обстоятельным разбором систем Шеллинга, Гегеля и лево-гегельянского движения в Германии.
Герцен связывал свои выводы непосредственно с русской критикой, ее методологией и текущими задачами. Все это помогало укрепить реалистическую критику на прочном историзме.
Продолжая традиции А. Бестужева, Кюхельбекера, он в работе «О развитии революционных идей в России» осветил пропущенные звенья истории русской литературы, по-новому обрисовал облик многих великих писателей, уже истолкованных Белинским. Эта книга Герцена была известна Чернышевскому: он тайно воспользовался некоторыми ее идеями и разделами в своих «Очерках гоголевского периода русской литературы».
Отныне история русской литературы как предмет изучения уже не мыслилась без того вклада, который внес в нее Герцен. Вводилась в исторический контекст целая плеяда революционных писателей-декабристов. Герцен сам относил себя, а также Лермонтова и Гоголя к числу «пробудившихся» после событий на Сенатской площади. Не проблемы языка и романтической «народности», не «абсолютная идея» искусства, даже не только «правда жизни» оказывались образующим центром всей истории русской литературы у Герцена, а непосредственная политическая борьба с самодержавием и крепостничеством. В ее свете решались и все другие проблемы.
Принесенные жертвы заставляли сказать, что «история нашей литературы — или мартиролог, или реестр каторги»: Рылеев повешен, Бестужев умер на Кавказе в солдатчине после сибирской каторги, Полежаев умер в военном госпитале, Пушкин убит, Лермонтов убит, Грибоедов погиб в Тегеране, Кольцов убит своей семьей, Белинский — голодом и нищетой… Добавим: Герцен и Огарев после ссылки оказались в политической эмиграции как «государственные преступники». Мотив объединения всех революционных сил Европы в борьбе со всеми формами деспотизма сильно звучит у Герцена.
Пушкин, призванный «явить на Руси поэзию как искусство», «дебютировал великолепными революционными стихами», за которые царь его сослал. Герцен показывал, что Пушкин не только пел, но и боролся, он не поддавался на ласки Николая I, хотевшего «погубить его в общественном мнении». Байронист в южных поэмах, Пушкин отличался от Байрона не меньшими масштабами затрагиваемых проблем или легким эпикуреизмом, а тем, что «ему были ведомы все страдания цивилизованного человека. Нет, Пушкин не исчерпал себя, тайна его творчества не вся выявилась: «Он пал в расцвете сил, не допев своих песен, не досказав того, что мог бы сказать».
Лермонтов — «новое звено» в истории русской поэзии, говорил Белинский. Но кто еще принадлежал к этому звену, великий критик не досказал. Герцен протягивал нити: Лермонтов «полностью принадлежит к нашему поколению», поколению «разбуженных великим днем» 14 декабря 1825 года.
Герцен хорошо раскрывает гражданское звучание поэзии Лермонтова, его умение «смело высказываться о многом без всякой пощады и без прикрас».
Герцен чутко улавливал демократизацию литературы в целом. Гоголь — народный писатель, он принадлежит к народу «по своим вкусам и по складу ума»; «Гоголь полностью свободен от иностранного влияния… он больше сочувствовал народной жизни…» Он сосредоточился на двух самых заклятых врагах — на чиновнике и помещике. «Мертвые души» потрясли всю Россию»; «подобное обвинение было необходимо современной России». «Это история болезни, написанная рукою мастера». «Поэзия Гоголя — это крик ужаса и стыда». По мнению Герцена, в этом и заключалась неувядающая жизненность «гоголевского направления».
Вслед за Белинским Герцен высоко расценивал всю сатирическую традицию в русской литературе от Кантемира до Гоголя, исследовал силу различных «личин смеха». Герцен восстановил значение такого важного звена в истории русской литературы, как Грибоедов. Он назвал Чацкого героем декабристского поколения.
Линию обличения Герцен протягивал и в будущее, в «новую фазу русской литературы», когда вышли «Гроза» Островского, «Записки из Мертвого дома» Достоевского.
Какие бы сложные отношения ни возникали у Герцена с «Современником» в 50-х и 60-х годах, их объединяла общность судьбы, общность задач борьбы. В Лондоне, Герцен не захотел сблизиться с Чернышевским, специально приезжавшим в 1859 году для переговоров по поводу статьи Герцена «Очень опасно!!!», в которой оспаривались преимущества разночинцев-революционеров по сравнению с дворянскими революционерами. Но когда царизм совершил так называемую «гражданскую казнь» над Чернышевским и затем сослал его в Сибирь, Герцен гневно выступил в «Колоколе»: «Чернышевский был вами выставлен к столбу на четверть часа — а вы, а Россия на сколько лет останетесь привязанными к нему? Проклятье вам, проклятье — и, если возможно, месть!» .
В «новую фазу русской литературы» Герцен вошел как образованнейший теоретик и художник, не торопившийся разделять все ее лозунги, пытавшийся понять их рациональную и историческую суть. Он заботился о том, чтобы связать «концы и начала» в реалистическом и освободительном движении. Молодым поколениям всегда чрезмерно свойственна тенденция «отталкиваться» от «отцов».
Герцен хотел лучше понять «детей» и быть как можно более полезным для них.
Главное при этом состояло, конечно, в том, что сам Герцен после ошибок, колебаний, иллюзий, связанных с оценкой царской реформы, уклонов в либерализм постепенно переходил на сторону революционной демократии. Он полно и исчерпывающе характеризовал всестороннее значение деятельности лидера этой фазы литературы — Чернышевского.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Герцен гениальный сподвижник Белинского