Григорий Мелехов — «образ мятущегося человека — правдоискателя»
Образ Григория Мелехова вобрал в себя правду времени. В том, как раскрывается личность этого героя, проявляется духовность прозы, художественное мастерство Михаила Александровича Шолохова. Уже на первых страницах романа происходит неназойливое выделение персонажа из яркой казачьей среды. Иногда это всего лишь один эпитет.
Так Аксинья Астахова стразу приметила «черного ласкового парня». Или, казалось бы, бытовой эпизод: во время косьбы Мелехов случайно зарезал косой утенка. «Григорий положил на ладонь прирезанного утенка. Изжелта-коричневый,
Григорий с внезапным чувством острой жалости глядел на мертвый комочек, лежавший у него на ладони».
Ни один из многочисленных персонажей романа не способен на такую острую жалость, отзывчивость к красоте природы. На протяжении всего повествования Мелехов словно окружен пейзажем, в то время как многие герои живут, действуют будто в пустоте.
Вот, например, Григорий перед проводами брата Петра в летние лагеря
Григорий долго стоял у воды. Прелью сырой и пресной дышал берег. С конских губ ронялась дробная капель.
На сердце Григория сладостная пустота. Хорошо и бездушно».212 Здесь пейзаж дан как бы в восприятии Григория. Он в привычном, обыденном мире, герой гармонично слит с природой.
Писатель точно и убеждающе доносит восприимчивость Мелехова.
Много также говорит о чутком сердце Григория рассказ о том, как красиво и вдохновенно он «дишканит», как льется его голос, «словно нить серебряная», как может расплакаться, слушая задушевную песню.
Огромное впечатление производит сцена, когда в ночной кубанской степи Григорий слушает, как поют отступающие белоказаки:
«Ой, как на речке было, братцы, на Камышинке, На славных степях, на саратовских…
Словно что-то оборвалось внутри Григория… Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запевала начнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова: «Атаман у них — Ермак, сын Тимофеевич, есаул у них — Асташка, сын Лаврентьевич».
Песня сопровождает героя в самые сложные периоды его жизни. Вот один из таких эпизодов: «До имения Ягодного осталось несколько десятков верст. Григория, будоража собак, шагал мимо редких деревьев, за приречными вербами молодые ребячьи голоса вели песню:
А из-за леса блестят копии мечей:
Неизъяснимо родным, теплым повеяло на Григория от знакомых слов давнишней казачьей и им не раз игранной песни. Щиплющий холодок покалывал глаза, теснил грудь… Давно играл я, парнем, а теперь высох мой голос и песни жизнь обрезала. Иду вот к чужой жене на побывку, без угла, без жилья, как волк буерачный…»Песня здесь вошла в сознание героя, соединила его прошлое и настоящее. Всей душой Григорий любит свои песни, своих женщин; свой дом, свою Родину — все казацкое.
Но главное для него, крестьянина — это земля. Находясь в Ягодном, работая «наймитом», он тоскует по своему кусочку земли: «…жирным косым квадратом лежала деляна, та, что осенью пахал от с Натальей. Григорий нарочно направил жеребца через пахоту, и за те небольшие минуты, в которые жеребец, спотыкаясь и качаясь, пересекал пахоту, в сердце Григория остывал охвативший его охотничий пыл».
Водоворот гражданской войны сделал его мечту о мирном труде чем-то нереальным: «…Ходить по мягкой пахотной борозде плугатарем, посвистывать на быков, слушать журавлиный голубой трубный клич, ласково снимать со щек наносное серебро паутины и неторопливо пить винный запах осенний, поднятой плугом земли. А взамен этого — разрубленные лезвиями дорог хлеба. По дорогам толпы раздетых трупно — черных и пыли пленных».
В романе наиболее поэтичными являются именно такие, овеянные извечной тоской человека по мирному быту страницы. Писатель придавал им особо важное значение, считая из ключевыми, обнаруживающими источник мучений, первопричину трагедии Григория Мелехова».
После семи лет войны, после очередного ранения, во время службы в Красной Армии главный герой строит планы на будущее: «…сниму дома шинель и сапоги, обуюсь в просторные чирки… хорошо бы взяться руками за чапиги и пойти по влажной борозде за плугом, жадно вбирая ноздрями сырой запах взрыхленной земли…»
Сбежав из банды Фомина и собираясь на Кубань, он твердил Аксинье: «Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать. Вся душа у меня изболелась».
Именно за нее, за землю, готов сражаться Мелехов до последнего: «Колчака разбили мы. Краснова вашего копнем как следует — и все. Во как! А там ступай пахать, земля целая пропастина, бери ее, заставляй родить.
А кто поперек станет — убить».
Спор о новой власти сводился для нее к тому, кто будет владеть землей. В этой мысли еще раз утверждается Григорий, «скрываясь зверем в кизячном логове», и ему начинает казаться, что за его плечами будто и не было поисков правды, шатаний, внутренней борьбы, что всегда была и будет борьба за кусок хлеба, за право на жизнь, за землю. Путь казачества скрестился с путями «мужиков», «…биться с ними насмерть, — решает Мелехов. — Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю.
Гнать их, как татар, из пределов области». И мало-помалу стал проникаться злобой: Они вторглись в его жизнь врагами, отняли его от земли… бьемся за нее будто за любушку».
Григорий заметил, что такое же чувство завладевает и остальными казаками, которым тоже казалось, что только по вине большевиков идет эта война: «…И каждый, глядя на неубранные волны пшеницы, на полегший под копытами нескошенный хлеб, на пустые чумна вспоминал свои десятины, над которыми хрипели в непосильной работе бабы, и черствел сердцем, зверел».
А ведь в начале первой мировой войны Григорий остро переживал первую смерть. Даже во сне являлся к нему убитый им австриец. «Срубил зря человека и хвораю через него, гада, душой», — жалуется он брату Петру.
Григорий Мелехов — «образ мятущегося человека — правдоискателя»