Идея написания «Реквиема» А. Ахматовой
Идея «Реквиема» А. Ахматовой может быть выражена в форме долженствования и противоречия. Поэт должен выразить свое личное горе, иначе — паралич памяти и безумие. Поэт должен выразить народное горе, стать голосом «стомильонного народа», иначе — разрыв исторической памяти и потеря исторического смысла. Но единственная возможная реакция на ужас происшедшего — немота. Отсюда трагическое противоречие «Реквиема»: необходимость слова в ситуации немоты.
Б. Пастернак в своей рецензии на военные стихотворения А. Ахматовой
И все, кого сердце мое не забудет, Но кого нигде почему-то нет… И страшные дети, которых не будет, Которым не будет двадцать лет, А было восемь, а девять было, А было… Довольно, не мучь себя, И все, кого ты и вправду любила, Живыми останутся для тебя.
Два многоточия, обрывающих фразы, полубезумное «почему-то», в котором скрывается отчаянное «почему?» еще ближе к безумию — перечисление,
Последнюю и высшую награду — Мое молчанье — отдаю Великомученику Ленинграду. Немота, невозможность говорить становится лейтмотивом «Реквиема», поэмы о мире как бессмысленном сне и о горе, бессловесном, невыразимом: Все перепуталось навек, И мне не разобрать Теперь, кто зверь, кто человек, И долго ль казни ждать. Вот как об этом рассуждает И, Бродский: «Трагедийность «Реквиема» не в гибели людей, а в невозможности выжившего эту гибель осознать.
Его, «Реквиема», драматизм не в том, какие ужасные события он описывает, а в том, во что эти события превращают твое… сознание, твое представление о самом себе».
Никто в русской поэзии не смог бы лучше Ахматовой, простым и сдержанным словом, выразить экстремальное душевное состояние. Это удивительное свойство ее лирики обнаружилось еще в начале творческого пути, когда были написаны такие, например, строки:
Десять лет замираний и криков, Все мои бессонные ночи Я вложила в тихое слово И сказала его — напрасно.
Пережитое Ахматовой в тюремных очередях, однако, превышало все возможные «замирания и крики» обычной жизни. Это, как и концлагеря, еврейские гетто; колымские рудники и другие ужасы XX века, ощущалось как нечто запредельное, отрицающее человеческий опыт и «исторические привычки». Как же это выразить? Ахматова сделала, казалось бы, невозможное: выразила немоту и таким образом преодолела немоту. Испытывая жестокие угрызения совести, Ахматова подвергает свои же собственные страдания поэтическому анализу:
Уже безумие крылом Души накрыло половину, И поит огненным вином, И манит в черную долину. И поняла я, что ему Должна я уступить победу, Прислушиваясь к своему, Уже как бы чужому бреду.
Лирический герой Ахматовой раздваивается: с одной стороны, сознание, страдающее и не выдерживающее страдания; с другой — сознание, бесстрастно наблюдающее за этим страданием:
Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть черные сукна покроют И пусть унесут фонари… Ночь.
Выражение невыразимого — задача, не решаемая с помощью привычного к горю простого и сдержанного слова Ахматовой. Ясная логика и классический строй ее стиха прерываются, размер нарушается. «Черные сукна», ночь без фонарей — иносказания, означающие остановившуюся, парализованную речь. Как «личность», как лирическое «я» Ахматова не может говорить.
Благодаря чему она все же говорит, благодаря чему вновь обретает классические размеры и благородную ясность? Она получает право на слово как обязанность — она призвана сказать от имени всего «стомильонного народа». Она должна свидетельствовать. «Как-то раз кто-то «опознал» меня, — пишет Ахматова «вместо предисловия». — Тогда стоящая за мной женщина с голубыми» губами… очнулась от свойственного нам всем оцепенения и, спросила меня на ухо : — А это вы можете описать?
И я сказала: — Могу». И Ахматова начинает свидетельствовать — с опорой на традицию, на мировую культуру.
«Мы все время слышим разные голоса, — говорит о «Реквиеме» Бродский, — то просто бабий, то вдруг поэтессы, то перед нами Мария». Вот «бабий» голос, пришедший из заплачек и горестных русских песен: Эта женщина больна, Эта женщина одна, Муж: в могиле, сын в тюрьме, Помолитесь обо мне. Вот — «поэтесса», с безмерным удалением оглядывающаяся на погибший, как Атлантида, серебряный век:
Показать бы тебе, насмешнице И любимице всех друзей, Царскосельской веселой грешнице, Что случится с жизнью твоей… Вот, наконец, жертвенные тюремные очереди приравнивают каждую мученицу-мать к Богоматери: Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел.
Три древних традиции — народно-песенная, поэтическая и христианская помогают лирической героине «Реквиема» выстоять в неслыханном испытании. «Реквием» завершается преодолением немоты и безумия — торжественным и героическим стихотворением. Оно перекликается со знаменитыми «Памятниками» — Горация, Державина и Пушкина. Ахматова «дает согласье» на памятник себе, но с условием, что поставят его…здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов.
То есть с условием, что это будет памятник не поэту, а матери, одной из многих и многих.
Завершение «Реквиема» таким «памятником» означает победу человека над ужасом и оцепенением, победой памяти и смысла: Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть громыхание черных марусъ, Забыть, как постылая хлюпала дверь И выла старуха, как раненый зверь.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Идея написания «Реквиема» А. Ахматовой