Именины Наташи Ростовой
«Война и мир» — одна из тех книг, которую нельзя забыть. «Когда вы стоите и ждете, что вот-вот лопнет эта натянутая струна, когда все ждут неминуемого переворота — надо как можно теснее и больше народа взяться рука с рукой, чтобы противостоять общей катастрофе», — говорит JI. Толстой в этом романе.
В самом названии книги — вся жизнь человеческая. А еще «Война и мир» — модель устройства мира, вселенной, поэтому и появляется в IV части романа символ этого мира — глобус-шар. «Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не
Каждая стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но и другие, сжимаясь, иногда уничтожали друг друга, иногда сливались воедино. «Вот жизнь, — сказал старичок учитель», когда-то учивший Пьера географии. «Как это все просто и ясно, — подумал Пьер, — как я не мог знать этого прежде».
«Как это все просто и ясно», — повторяем мы, перечитывая полюбившиеся страницы романа. И эти страницы, как капли на поверхности глобуса, соединяясь с другими,
Но писатель Толстой не был бы философом Толстым, если бы не показал нам полярные стороны бытия: жизнь, в которой преобладает форма, и жизнь, вмещающая всю полноту содержания. Именно с этих толстовских представлений о жизни и рассмотрим эпизод именин в доме Ростовых.
Курьезный и нелепый случай с медведем и квартальным вызовет в доме Ростовых у одних добродушный смех, у других — любопытство, а кто и с отеческой ноткой грозно пожурит бедного Пьера: «Хорош, нечего сказать! Хорош мальчик! Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел».
Ох, больше бы таких грозных наставлений нашему Пьеру, может быть, и не было бы непростительных ошибок в его жизни. Интересен и сам образ тетушки — графини Марьи Дмитриевны. Она «всегда говорила по-русски», не признавая светских условностей; надо заметить, французская речь в доме Ростовых звучит гораздо реже, чем в петербургской гостиной. И то, как почтительно все встали перед ней, отнюдь не фальшивый обряд вежливости перед «никому не нужной тетушкой» Шерер, а естественное желание выразить уважение почтенной даме.
Таково старшее поколение Ростовых, живущих в согласии с движениями души. А каково же младшее? Всех представил здесь Толстой: Веру, Николая, Наташу, Петю, родственницу Соню, друга Бориса, не обошел вниманием и будущего мужа Веры — Берга.
Об этой паре хочется рассказать отдельно. «Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно… голос у нее был приятный…» Вера слишком «умна» для этого семейства, но ум ее обнаруживает свою ущербность, когда соприкасается с эмоционально-душевной стихией этого дома. От нее веет холодом и непомерным высокомерием, недаром она станет женой Берга — именно ему она под стать, этому наивному эгоцентрику. «Спокойно и учтиво» размышлял Берг о преимуществе пехоты против кавалерии, не замечая «ни насмешки, ни равнодушия» окружающих. Вполне серьезно, совсем в духе полковника Скалозуба, мечтал о вакансиях, полученных за счет убитых на войне. «Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, — сказал Шиншин, трепля его по плечу».
Берг и Вера, увы, несут в себе шаблоны салонной противоестественной жизни. Они не имеют собственной жизненной программы, довольствуются заимствованной на стороне. Противоестественно также будет их желание не иметь детей:
«- Одно только, чтоб у нас не было так скоро детей…
— Да, — отвечала Вера, — я совсем этого не желаю. Надо жить для общества».
В этом их обоюдном согласии — какая-то машинная расчетливость, неприкрытый эгоизм. Так и пройдут они по жизни, извращая подлинное человеческое бытие. Да, прав был старый граф, говоря: «Что греха таить… Графинюшка мудрила с Верой…» Вот и «намудрила», что младшая дочь в день своих именин поразительно честно и открыто заявит: «Ты этого никогда не поймешь… потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет».
Этой тринадцатилетней девочке уже дано понять душевную пустоту старшей сестры.
«Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка» — такой мы впервые видим Наташу. И с ее образом входит в роман тема «живой жизни». Переполненная оптимизмом, она стремится везде поспеть: утешить Соню, по-детски наивно объясниться в любви к Борису, поспорить о сорте мороженого, спеть с Николаем романс «Ключ», станцевать с Пьером.
Толстой пишет, что «сущность ее жизни — любовь». В ней и соединились самые ценные качества человека: любовь, поэзия, жизнь. Конечно, мы не верим ей, когда она «на полном серьезе» говорит Борису: «Навсегда…
До самой смерти». «И, взяв его под руку, она со счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную».
«Умна она?» — спросит впоследствии Пьера княжна Марья. Пьер задумался. «Я думаю, нет, — сказал он, — а впрочем
— да».
Она не удостаивает быть умной. Поразительно! То есть, она изначально отдается бессознательному следованию жизни, не снисходя до размышлений о своем месте в ней. Вот Вера и Берг находят свое место — «жить ради общества».
Все действия Наташи определены требованием ее натуры, а не рациональным выбором, поэтому она не просто участник определенной частной жизни, ибо она принадлежит не одному семейному кругу, а миру всеобщего движения. И может быть, и ее имел в виду Толстой, говоря об исторических персонажах романа: «Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью».
Наташа и не пытается понять свою роль, тем самым уже определила ее для себя и для других. «Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она и там все — счастье, надежда, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота», — скажет князь Андрей четыре года спустя. Но пока она сидит за именинным столом, смотрит на Бориса по-детски влюбленным взглядом. «Этот же самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться, не зная чему».
Так и обнаруживает себя Наташа в бессознательном движении, и мы видим ее натуральность, то качество, которое составит неизменное свойство ее жизни. Между Наташей-девочкой, с ее импульсивным порывом навстречу всему живому, между Наташей-девушкой, восхищенной глубокой красотой лунной ночи в Отрадном, и Наташей-матерью, «с радостным лицом» показывающей пеленку с желтым пятном, нет существенного различия, ибо и то, и другое натурально, не фальшиво. Радость матери при здоровье ребенка так же поэтична, как и первый поцелуй, как и восторг перед необозримостью и неохватностью жизни.
Именины Наташи Ростовой