Как должна была фактически завершиться судьба Мелехова
Казалось бы, в Новороссийске и должна была фактически завершиться судьба Мелехова, наконец вступившего на твердый берег, получившего возможность «замолить грехи» и обрести место в новой жизни.
Надо заметить, что в субъективных свойствах характера героя и в складывающихся обстоятельствах содержались предпосылки подобного решения. Уже было показано, что намерение Григория заслужить прощение народа носило серьезный характер. О том, что он сражался против белополяков и врангельцев не за страх, а за совесть, свидетельствует рассказ
«Возле одного местечка повел он нас в атаку. На моих глазах четыре ихних улана срубил. Он же, проклятый, левша сызмальства, вот он и доставал их с обеих сторон…
После боя сам Буденный перед строем с ним ручкался, и благодарность эскадрону и ему была».
Известно, что действовавшие в ту пору законы предоставляли возможность искупить преступление перед революцией, совершенное в обстановке гражданской войны. В приказе северокавказского краевого военного совещания от 26 июля1921 года о помиловании всех добровольно сдающихся бело-зеленых отрядов, в частности, говорилось:
Сам Шолохов в беседе с болгарскими писателями 12 июля 1951 года заметил, что люди типа Григория Мелехова после революции обрели прочное место в новой жизни:
«Меня спрашивают, какова судьба людей типа Григория Мелехова? Людей этого типа Советская власть вывела из тупика, в каком они оказались. Некоторые из них избрали окончательный разрыв с советской действительностью, большинство же сблизилось с Советской властью.
Они участвовали в Советской Армии во время Отечественной войны, участвуют в народном строительстве».
Характерно, что сделанное писателем обобщение получило свою реализацию в судьбах людей, которые послужили прототипами Григория Мелехова.
Почему же, спрашивается, Шолохов не посчитался не только с фактами, связанными с судьбой прототипов Григория Мелехова, но и с тем, что, по словам самого писателя, «большинство тех, чей путь в революции был отмечен тяжкими заблуждениями, сблизилось с Советской властью»? Не ущемлялись ли интересы типичности решением, принятым писателем? До сих пор памятны настойчивые требования критики, полагавшей, что наиболее естественно и закономерно было писателю поставить точку в момент прихода Григория в Красную Армию…В подобных требованиях была своя логика. Чтобы убедиться в этом, достаточно, например, вспомнить образ Вадима Рощина из трилогии А. Толстого «Хождение по мукам», путь которого, отмеченный тяжкими преступлениями перед народом и революцией, завершился полным идейным и нравственным преображением, обретением большого человеческого счастья на обновленной революцией родной земле. Памятная встреча и беда Рощина с большевиком Чугаем явилась тем рубежом, который внес перелом в его судьбу.
Разум и гуманизм революции получили в образе Чугая монументальное воплощение, проявились как бы в чистом, не осложненном виде.
В судьбе героев трилогии «Хождение по мукам» отразилась закономерность прихода в революцию той части интеллигенции, которой были дороги демократические традиции русской культуры, идеалы человечности, добра и справедливости. Хотя их путь и был «хождением по мукам», тяжкие испытания и суровее уроки этого пути ознаменовались духовным очищением Рощина и Телегина, Даши и Кати. Драматическая коллизия, составившая сюжетный нерв трилогии, оказалась преодоленной и снятой в победе революционного народа, в нравственном возрождении героев. Дух исторического оптимизма одерживает полную победу и получает выражение в заключительных словах трилогии, содержащих обобщение, отменяющее возможность каких-либо осложнений в судьбе героев трилогии в будущем:
«Рощин — Кате на ухо шепотом:
— Ты понимаешь — какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра…Все в этом зале готовы отдать за это жизнь…Это не вымысел, — они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль…И это — на моей родине, и это — Россия…»
А. Толстой непосредственно соотнес путь своих героев с закономерностью эпохи, выражающейся в том, что большинство интеллигентов типа Телегина и Рощина действительно преодолели все временные заблуждения и «сблизились» с Советской властью.
Шолохов не остановился у черты, обозначенной складывающейся литературной традицией, ибо его замысел обнимал более широкий круг проблем, сопрягал эпоху гражданской войны с последующими этапами революции. Примечательно, что грань, которой отмечены своеобразие и масштаб шолоховской концепции, с поразительной наглядностью проступает в композиционной структуре «Тихого Дона» по сравнению, например, с композицией трилогии А. Толстого «Хождение по мукам» обрамляют картины-обобщения, которые в своей контрастности доносят ощущение глубины и масштаба изменений, происшедших в жизни страны. Открывается роман «Сестры» картиной предвоенного Петербурга с его лихорадочным пульсом и предчувствием близящейся катастрофы. Завершается «Хмурое утро» словами, утверждающими мысль о том, что испытания, связанные с «хождением по мукам» — достояние былого, впереди широкие, светлые горизонты исторического творчества и личного счастья:
«Жребий брошен! — говорил человек у карты, опираясь на кий, как на копье. — Мы за баррикадами боремся за наше и за мировое право — раз и навсегда покончить с эксплуатацией человека человеком».
Панорама времени замкнулась, обрела свои границы, жесткие композиционные очертания.
Как должна была фактически завершиться судьба Мелехова