Как создавалась трилогия «Хождение по мукам»
«Хождение по мукам» — это хождение совести автора по страданиям, надеждам, восторгам, падениям, унынию, взлетам — ощущение целой огромной эпохи, начинающейся преддверием первой мировой войны и кончающейся первым днем второй мировой войны» . Канун мировой войны, империалистическая война, Февральская революция, Октябрьская революция, гражданская война — таков колоссальный разворот событий, показанных в трилогии. Для того чтобы худо жественно воплотить это содержание в рамках единою произведения, Толстой сумел найти особую компози»
По мере того как прозревают герои, как расширяется их кругозор, писатель расширяет рамки повествования, соответственно меняя и жанровый тон. Пока мироощущение его героинь и героев ограничивается узеньким мирком собственных чувств и переживаний, Толстой ведет повествование в тоне, близком к — психологическому роману XIX века. Буря истории завертела, «как песчинки, маленькие милые и отчаянные судьбы героев»,-и отрывочные эпизоды исторической хроники сменяют один другой
Так художественные принципы Толстого — соответствие формы содержанию и стремление «всегда глядеть глазами героев» — заставили его избрать наиболее оправданную композицию, своего рода «опрокинутую пирамиду», «конус»: от точечного, индивидуального самоуглубления героев в собственное «я» — до бесконечно-расширяющегося эпического кругозора, когда герои ощущают себя участниками и творцами мировой истории. Соответственно расширяется и охват событий.
Так в рамках единого замысла, в связи с изменением угла зрения персонажей, писатель последовательно меняет жанровые признаки повествования: социально-психологический роман, историческая хроника, эпопея — ив результате создает величественную эпопею как единое целое.
Две основные темы первой части — история страны и история интеллигенции переплетены и слиты так тесно, что отделить одну от другой можно лишь условно и искусственно. Вслед за жизнью эти темы в дальнейшем видоизменяются, сохраняя свою сущность: проблема «интеллигенция и народ» перерастает в «личность и народ», «человек и революция». Одновременно все это неразрывно связано с темой счастья — счастья истинного, достойного человека, и счастья мнимого, ложного.
Роман открывается маленькой главкой о Петербурге — о прошлом столицы Российской империи и ее настоящем.
«В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским.
Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки…
В городе была эпидемия самоубийств. Залы суда наполнялись толпами истерических женщин, жадно внимающих кровавым и возбуждающим процессам. Все было доступно — роскошь и женщины.
Разврат проникал всюду, им был, как заразой, поражен дворец…
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
Девушки скрывали свою невинность, супруги — верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения — признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия.
Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными.
Таков был Петербург в 1914 году. Замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго — предсмертного гимна, — он жил словно в ожидании рокового и страшного дня. И тому были предвозвестники — новое и непонятное лезло изо всех щелей».
Оборвав вступление, автор сразу же вводит читателя в самую гущу споров эпохи, делает его свидетелем стычки «нового и непонятного» со старым искусством, философией, моралью.
Вторая глава начинается буквально с полуслова: «…Мы ничего не хотим помнить. Мы говорим: довольно, повернитесь к прошлому задом/ Кто там у меня за спиной? Венера Милосская? А что — ее можно кушать? Или она способствует рощеншо волос?..» Это на заседании общества «Философские вечера» выступает с нахальной речью, будоражащей интеллигентную публику, молодой футурист Сапожков, затем раздаются речи, направленные против прекраснодушных представлений об извечных «добродетелях» русского мужика, пророчествующие о приближении «большой крови».
В слова ораторов внимательно вслушивается девятнадцатилетняя курсистка Даша Булавина. Однако ей кажется, «что все эти слова и споры, конечно, очень важны и многозначительны, но самое важное было иное, о чем эти люди не говорили…» Всем своим юным существом Даша жаждет счастья — любви, о которой она имеет весьма туманное представление. А вернувшись домой с заседания, от мужа своей сестры Кати — Николая Ивановича Смоковникова Даша слышит о Катиной неверности.
Впрочем, Катя тут же убеждает Дашу и мужа в том, что это неправда.
Вскоре Даша приходит на один из вечеров под названием «Великолепные кощунства», которые устраивает футуристическая «Центральная станция по борьбе с бытом» — группа жильцов в квартире инженера Ивана Ильича Телегина. Прежде всего девушку удивляет, что в прихожей квартиры, где объявлена «борьба с бытом», пахнет весьма обыденно — капустой. «Затем удивила Дашу «доморощенность» всего этого так нашумевшего дерзновения. Правда, на стенах были разбросаны глаза, носы, руки, срамные фигуры, падающие небоскребы, словом, все, что составляло портрет Василия Веньяминовича Валета, молча стоявшего здесь же с нарисованными зигзагами на щеках. Правда, хозяева и гости, — а среди них были почти все молодые поэты, посещавшие вторники у Смоковнико-вых, — сидели на неструганных досках, положенных на обрубки дерева. Правда, читались преувеличенно наглыми голосами стихи про автомобили, ползущие по небесному своду, про «плевки в старого небесного сифилитика», про молодые челюсти, которыми автор разгрызал, как орехи, церковные купола, про какого-то до головной боли непонятного кузнечика в коверкоте, с бедекером и биноклем, прыгающем из окна на мостовую. Но Даше почему-то все эти ужасы казались убогими.
По-настоящему понравился ей только Телегин».
Как создавалась трилогия «Хождение по мукам»