Критика Розанова
Мысли Розанова о философии христианства и о его собственной естественной религии содержатся в ряде его книг — В мире неясного и нерешенного, Около церковных стен, Русская церковь, Темный лик и Люди лунного света. Размышления Розанова о египетской религии появились в серии статей, написанных в последние годы его жизни. В политике Розанов остался консерватором. И хотя в глубине души он был совершенно аполитичен, для его консерватизма были свои причины. Агностицизм радикалов, естественно, отталкивал его глубоко мистичный и религиозный ум.
Необычайно
К тому же он был прирожденным славянофилом: человечество существовало для него, только поскольку оно было русским, — и космополитизм Интеллигенции был ему так же противен, как ее агностицизм. Кроме того, в течение многих лет он получал признание и поддержку только справа: от Страхова, от Суворина, потом от декадентов. Радикалы перестали считать его презренным реакционером только после 1905 г. Однако события 1905 г. как-то смутили Розанова, и некоторое время революция его притягивала
Он даже написал книгу Когда начальство ушло, полную похвал революционному движению. Однако в то же время он продолжал писать в своем обычном консервативном духе. Какое-то время консервативные статьи в Новом времени он подписывал своей фамилией, а радикальные в прогрессивном Русском слове — псевдонимом В. Варварин.
Такая непоследовательность для него была в порядке вещей. Политика представлялась ему такой незначительной, что ее нельзя было рассматривать Sub specie aeternitatis. В обеих партиях Розанова интересовали только индивидуальности, их составляющие, и их «вкус», «аромат», «атмосфера». В Республике Словесности это мнение не разделяли, Петр Струве обвинил Розанова в «моральной невменяемости» и ему опять стали угрожать бойкотом.
Между тем гений Розанова возмужал и нашел собственную характерную форму выражения. В 1912 г. появилось Уединенное, почти на правах рукописи. В каталоге Британского музея написано, что эта книга состоит из «афоризмов и коротких эссе».
Но это описание не дает представления о невероятно оригинальной форме Уединенного.
Составляющие книгу отрывки звучат живым голосом, потому что они не выстроены по правилам традиционной грамматики, а построены со свободой и разнообразием интонаций живой речи — голос часто падает до едва слышного прерывистого шепота. А по временам ничем не стесненный голос достигает подлинного красноречия и мощного эмоционального ритма. За этой книгой последовали Опавшие листья и Короб второй, написанные в той же манере.
Причудливая и, как он сам говорил, «антигутенберговская» натура Розанова странно выражается в том, что, помимо этих книг, самые лучшие его высказывания находишь там, где не ждешь: в примечаниях к письмам других людей. Так, одна из его величайших книг — издание писем Страхова к Розанову, — в примечаниях высказаны гениальные и совершенно оригинальные мысли.
Революция 1917 г. была для Розанова жестоким ударом. Сначала он испытал тот же мимолетный энтузиазм, что и в 1905 г., но скоро впал в состояние нервного расстройства, продолжавшееся до самой смерти. Уехав из Петербурга, он поселился в Троице. Он продолжал писать, но при новом правительстве за его книги денег не платили.
Последнее произведение Розанова Апокалипсис нашего времени выходило в Троице в виде брошюр очень маленьким числом экземпляров и сразу стало редкостью.
Два последних года жизни Розанов провел в нищете и невзгодах. На смертном одре он наконец примирился с Христом и умер, получив причастие, 5 февраля 1919 г. . Так что его слова из Опавших листьев сбылись: «Конечно, я умру все-таки с Церковью, конечно, Церковь мне неизмеримо Больше нужна, чем литература, и Духовенство все-таки всех Милее».
Религия — его натуралистическая религия пола и продолжения рода — была основным в Розанове. Прежде всего она была религией брака и семьи, моногамной религией, в которой ребенку принадлежит такая же большая роль, как жене. Розанов был проникнут глубоким уважением ко всему, связанному с православной церковью, — к ее службам, святым, поэзии, священству.
Он бесконечно сочувствовал самой сути христианства и его аскетичному и пуританскому идеалу.
Но в глубине его сердца была религия, включавшая в себя как христианство, так и натуралистическую религию. Чувство общности со вселенной было главным элементом его религии — Religio, pietas. Христианство привлекало Розанова как религия и в то же время отталкивало как враг другой религии — религии жизни. Особенно интересно в Розанове — и это сближает его с Достоевским — своеобразное отношение к морали.
Он был глубоким имморалистом и в то же время превыше всего ценил сочувствие, жалость и доброту. Нравственное добро существовало для него только в виде естественной, непосредственной, неразрушимой доброты. Ему не нужны были ни системы, ни логика. Он был насквозь интуитивен: по глубине интуиции с ним никто из писателей не может сравниться, даже Достоевский. Этот дар отражается на каждой странице его произведений — от Легенды о Великом Инквизиторе до Апокалипсиса нашего времени, — но больше всего там, где он говорит о религии и живых людях.
Человеческая личность была для Розанова высшей ценностью — только она приравнивалась к религии. И страницы, посвященные живым людям, ни с чем не сравнимы. Укажу только два примера интуиции и стиля Розанова — последние три страницы из В мире неясного и нерешенного, где он говорит о разнице в отношении церкви к шести таинствам Нового завета и к единственному древнему таинству — браку, — и кусочек о Владимире Соловьеве, типично для Розанова помещенный в примечаниях к письмам к нему Страхова.
Есть люди, которые просто ненавидят — активно ненавидят — Розанова, считают его отвратительным. В этой ненависти ортодоксальные священники объединяются с людьми совсем другой догмы, например, с Троцким. Розанов — антипод классицизма, дисциплины, порядка, всякой прямой линии и воли.
Его талант женский: голая интуиция без следов «архитектуры». Это апофеоз «естественного человека», отрицание усилия и дисциплины. Андрэ Сюарес сказал о Достоевском, что он представил «скандал обнаженности» .
Но по сравнению с Розановым нагота Достоевского вполне прилично прикрыта. К тому же нагота Розанова не всегда красива. При всем том Розанов — величайший писатель своего поколения.
Русский гений не измерить, не принимая в расчет Розанова; мы отвечаем за своих великих людей, какими бы они ни были.
Критика Розанова