Мама и убитый немцами вечер

По черным улицам белые матери

Судорожно простерлись, как по гробу глазет.

Вплакались в орущих о побитом неприятеле:

«Ах, закройте, закройте глаза газет!»

Письмо.

Мама, громче!

Дым.

Дым.

Дым еще!

Что вы мямлите, мама, мне?

Видите —

Весь воздух вымощен

Громыхающим под ядрами камнем!

Ма o — а — o а — ма!

Сейчас притащили израненный вечер.

Крепился долго,

Кургузый,

Шершавый,

И вдруг,-

Надломивши тучные плечи,

Расплакался, бедный, на шее Варшавы.

Звезды в платочках

из синего ситца

Визжали:

«Убит,

Дорогой,

Дорогой мой!»

И глаз новолуния страшно косится

На мертвый кулак с зажатой обоймой.

Сбежались смотреть литовские села,

Как, поцелуем в обрубок вкована,

Слезя золотые глаза костелов,

Пальцы улиц ломала Ковна.

А вечер кричит,

Безногий,

Безрукий:

«Неправда,

Я еще могу-с —

Хе!-

Выбряцав шпоры в горящей мазурке,

Выкрутить русый ус!»

Звонок.

Что вы,

Мама?

Белая, белая, как на гробе глазет.

«Оставьте!

О нем это,

Об убитом, телеграмма.

Ах, закройте,

Закройте глаза газет!»




Мама и убитый немцами вечер