На тему: Читая Валентина Катаева
Сюжет творческой судьбы Валентина Катаева причудлив и таит в себе много секретов. Любимый ученик Бунина, впитавший в себя уроки бунинской наблюдательности и пластики слова. Увлеченный репортер первых советских пятилеток, автор романа «Время, вперед!» и повести «Белеет парус одинокий», которые стали классикой соцреализма.
Человек, постоянно оказывавший поддержку изгою Мандельштаму, в конце 30-х годов подписывавший письма в защиту арестованного Заболоцкого, а потом, в 1956 году, без раздумий подписавший печально знаменитое письмо
В 1958 году шестидесятилетний Катаев вступает в КПСС. И в то же время он создает атмосферу высокой творческой взыскательности
В эти же годы в творчестве самого Катаева ощущается какое-то смятение. Словно по инерции, он заполняет «лакуны» в задуманной эпопее «Волны Черного моря» — помещая между повестью «Белеет парус одинокий» и романом «За власть Советов» повести «Хуторок в степи» и «Зимний ветер» , посвященные событиям 1910-х годов и Октябрьской революции. В этих повестях все чаще и чаще начинает появляться образ Ленина.
Сам Катаев почти в каждом своем интервью говорит о том, что собирает материал для книги о Ленине.
Творческим прорывом, с которого начался «новый» Катаев, стала неожиданная, странная книжка — «Маленькая железная дверь в стене», увидевшая свет в 1964 году. Поскольку здесь центральным персонажем выступает Ленин, то книжка эта была проверена специалистами по истории КПСС на предмет верности «исторической правде», получила вполне респектабельный ярлык «художественно-публицистическая повесть» и вошла в обойму официальной «Ленинианы». А в сущности, это было первое произведение, где Катаев опробовал свои новые художественные принципы, которые впоследствии эпатирующе назвал «мовизмом» . Ленинская тема стала прикрытием.
Именно здесь, в повести «Маленькая железная дверь в стене», Катаев впервые соединил в одном художественном поле документ и вымысел, смело перемешал времена и пространства, установил фамильярный контакт между своим лирическим героем и легендарной фигурой, окруженной поклонением. В первом же эпизоде повести заявляется неожиданная позиция Автора по отношению к объекту своего интереса: «И подобно тому как Арагон сказал: «Робеспьер — мой сосед», — мне хочется сказать: «Ленин — мой современник». Но то, что сказал Арагон, по тону совершенно нормально — «это было сказано совсем по-парижски», замечает Автор. Но на людей с советским менталитетом, которых годами приучали видеть в Ленине едва ли не Бога, высказывание «Ленин — мой современник» могло произвести более чем ошеломляющее впечатление.
Это звучало как вызов. И Катаев вовсе не старается сгладить такое впечатление. Вызов становится неотъемлемой «приправой» его нового стиля.
Предвосхищая постмодернистское обнажение «симулятивности» всякого рода стереотипов, Катаев, с одной стороны, разрушает те клише, из которых сложился олеографический лик вождя Октябрьской революции в массовом сознании, приводя свидетельства мемуаристов, страницы из писем и статей самого Ленина: «лицо его казалось настолько серьезным и повелительным, что его слова заставляли невольно подчиняться»; «от него веяло отчасти холодом»; «совершенно не способен жить в коммуне»; «прямо бесновался от негодования»23. С другой стороны, и сами документы не вызывают пиетета у героя-повествователя — некоторым из них он не доверяет, другим возражает. Например, приводя эпизод из воспоминаний некой Невзоровой-Шестерниной о том, что проходя мимо Аничкова дворца, Ленин, «весело, шутливо смеясь», говорил: «Вот бы сюда хороший апельсинчик бросить!», герой-повествователь сомневается: «Весело, шутливо…» Ну, не думаю. Не знаю. Не верю.
Но даже если и в самом деле «весело и шутливо», то, во всяком случае, веселье это было невеселое, а шутки нешуточные».
В сущности, Катаев «слепил» из тщательно подобранных документов свой образ Ленина, сделав формулой этого характера высказывание Марселя Кашена: «Это был острый человек, настоящий революционер». Катаеву важно, что «острый человек» и «настоящий революционер» здесь представлены как синонимы. Фактически сам Катаев пользуется теми же «симулякрами» из знаковой системы соцреализма.
Но позаимствованная из соцреалистического арсенала священная формула «настоящий революционер» наполняется в художественном мире повести Катаева не канонической политической или идеологической семантикой, а скорее семантикой экзистенциальной: она означает особый тип жизнедеятельности — непокорство перед гнетом времени, историческое творчество, направленное на овладение историей, на управление ее ходом.
На тему: Читая Валентина Катаева