На тему: ЛЕРМОНТОВ И БАЙРОН
Михаил Юрьевич Лермонтов… Джордж Гордон Байрон… Два имени. Две страны.
Два времени. Две судьбы… Что общего между этими людьми?
Что сближает их? Что делает их фигуры такими значительными и важными в истории мировой культуры? Что заставляет нас снова и снова говорить об их творчестве?
Говорить, как о ярком и неповторимом явлении жизни, литературы, истории.
Белеет парус одинокий В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется
Увы! он счастия не ищет И не от счастия бежит!
Наверное, трудно найти человека, которому не были бы известны эти прекрасные строки великого русского поэта М. Ю. Лермонтова. И вряд ли взволнованный, мятежный слог автора может кого-то оставить равнодушным.
Но вот в памяти всплывают другие строки, написанные двумя десятилетиями ранее в далекой Англии, другим поэтом:
Все кончено — и вот моя Трепещет на волнах ладья.
Крепчая, ветер снасти рвет,
И громко свищет, и ревет.
Пора… Так, видно, рок сулил…
В них те же чувства, тот же знакомый слог, та же мятежная душа. Но почему в сердцах
На эти вопросы может ответить история.
Дж. Байрон жил и творил в сложную эпоху, наступившую после Французской революции. Сын своего века, он впитал в себя противоречивые устремления послереволюционной поры. Неуравновешенный, бунтарский облик его героя стал отражением переходного времени — периода крупных политических и экономических перемен, кровопролитных войн, крушения империи Наполеона.
Его Чайльд-Гарольд, образ во многом автобиографичный, охваченный духом непримиримости и неуспокоенности, восклицает:
Наперекор грозе и мгле,
В дорогу, рулевой!
Веди корабль к любой земле,
Но только не к родной!
Привет, привет, морской простор,
И вам — в конце пути — Привет, леса, пустыни гор!
Британия, прости!
«Поэзия Байрона, — писал В. Г. Белинский, — это вопль страдания, это жалоба, но жалоба гордая, которая скорее дает, чем просит, скорее снисходит, чем умоляет».
Стихотворения этого поэта отражают всю глубину его духовного мира, его боль за человека и человечество, страдания энергичной, свободолюбивой личности, вынужденной жить в эпоху торжества реакции. Произведения Байрона пропитаны героикой борьбы:
Я возглашаю: камни научу я
Громить тиранов! Пусть не говорит
Никто, что льстил я тронам!
Вам кричу я,
Потомки! Мир в оковах рабской тьмы!
Таким, как был он, показали мы!
Те же чувства, то же страдание, то же непреодолимое стремление к борьбе мы видим и в поэзии М. Ю. Лермонтова. И, наверное, именно поэтому им были переведены следующие строки Дж. Байрона, удивительно тонко передающие эмоциональное состояние обоих поэтов:
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая;
Пускай персты твои, промчавшися по ней, Пробудят в струнах звуки рая.
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец, Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал — теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
В 1814 году, когда родился М. Ю. Лермонтов, в памяти народа еще были свежи воспоминания о разгроме наполеоновской армии. Писать же Михаил Юрьевич начал после разгрома декабристов, в 30-е годы. Исторические события, потрясшие Россию, еще не ушли в прошлое, в воздухе витали тяжелые, противоречивые настроения. И, конечно, поэт не мог пройти мимо этих настроений, не мог не выразить дух эпохи, основными чертами которой были тревожные сомнения и раздумья о жизни, сожаление о прошлом без надежды на будущее:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Здесь вспоминаются строки байроновского «Дон Жуана», в которых звучит грустная ирония в адрес тех, кто ведет пассивную, безрадостную жизнь и потому не увидит грядущих перемен:
Где старый мир, в котором я родился? Воскликнул Юнг восьмидесяти лет,
Но я и через восемь убедился,
Что старого уже в помине нет.
Как шар, стеклянный этот мир разбился И растворился в суете сует;
Исчезли денди, принцы, депутаты,
Ораторы, вожди и дипломаты.
Атмосфера в стране во многом повлияла на то, что Лермонтов очень рано осознал себя как поэт, осознал потребность души откликнуться на события современности, высказать протест против покорности и пассивности, призвать к борьбе за свободу.
Жадно впитывая в себя творчество великих классиков, Лермонтов у каждого из них находил мысли и чувства, созвучные своим собственным. Но особенно близким по духу ему был именно Байрон. Свобода, независимость и счастье людей стали главным смыслом жизни и творчества М. Ю. Лермонтова, так же, как в свое время эти идеалы стали главными для Дж.
Байрона.
Лермонтов всерьез увлекся творчеством английского поэта, многие из его стихотворений перевел на русский язык: «Умирающий гладиатор», «Еврейская мелодия» , «Как одинокая гробница» и др., из некоторых заимствовал отдельные строки, другие послужили основанием для создания им собственных произведений, таких как «Ночь. I», «Ночь. II», «Подражание Байрону», «Видение» и др. Многочисленные высказывания и мысли Дж.
Байрона глубоко и надолго проникали в его сердце, некоторые из них он даже записывал в свою тетрадь: «Говорят, что ранняя страсть означает душу, которая будет любить изящные искусства…» Так же как и Байрон, Лермонтов постоянно стремится к поиску героической личности, свободной и независимой, непреклонной в своем решении противопоставить себя общепринятому, мелочному, пошлому; героя, связанного с великими переменами, совершающимися в мире.
Байрона эти поиски привели к созданию гордого Чайльд-Гарольда, «мятежного сына свободы», Лермонтова — к появлению Мцыри, живущего «одной, но пламенной страстью» — стремлением к свободе, и восклицающего:
Скажи мне, что средь этих стен Могли бы дать вы мне взамен Той дружбы краткой, но живой,
Меж бурным сердцем и грозой?..
И все-таки Лермонтов не отождествлял себя полностью с автором «Чайльд-Гарольда». Он со всей определенностью заявлял, утверждая собственную творческую самостоятельность: «Нет, я не Байрон, я другой». В сердце поэта постепенно происходит переоценка многих ценностей, в том числе понятия счастья, которое становится для него почти синонимом успокоенности, отгороженности от бедствий и страданий, переполняющих жизнь. Лирический герой Лермонтова уже не скиталец-романтик, так как конфликт между обществом и поэтом стал намного глубже и трагичнее.
Этот конфликт, этот бунт, по словам Д. Андреева, «вовсе не так последователен, упорен иглу — бок, как у Байрона, он не уводит поэта ни в добровольное изгнание, ни к очагам освободительных движений». Герой Лермонтова — «еще не ведомый избранник» «с русскою душой», в которой, как в океане, лежит «надежд разбитых груз». «Кто может, океан угрюмый, твои изведать тайны? — спрашивает поэт. — Кто толпе мои расскажет думы?» И ответ может быть для него только один: «Я — или Бог — или никто!»
Удивительное и неповторимое творчество двух великих поэтов никогда не перестанет быть интересным и волнующим для нас, читателей. Страстные сердца двух борцов за свободу будут снова и снова звать за собой. И вновь и вновь мы будем видеть сходство между ними, невольно сравнивать, находить отличия и от этого еще больше сознавать уникальность и важность их творческого наследия. Чайльд-Гарольд и Мцыри, М. Ю. Лермонтов и Дж.
Байрон всегда будут стоять в одном ряду, но, благодаря своей яркой индивидуальности, никогда не сольются в один образ.
На тему: ЛЕРМОНТОВ И БАЙРОН