На тему: МОСКВА В РОМАНЕ М. А БУЛГАКОВА «МАСТЕР И МАРГАРИТА». Часть 1

«Город чудный, город древний».

А. С. Пушкин

Насколько фантастично главное произведение М. А. Булгакова, настолько и место действия романа преломлено призмой необычайности, хотя любой моск­вич без труда опознает свой город, а при желании смо­жет даже совершить экскурсию по местности, соответ­ствующей многим из эпизодов романа. Но все-таки Москва «Мастера и Маргариты» — это совсем не та сто­лица, которая привычна миллионам ее обитателей.

Вряд ли в Москве настоящей оставлено хоть не­много места для чудес. Во все времена

здесь слишком стремителен темп жизни, слишком людно, чересчур тесно. А также грязновато, шумно, и вообще атмо­сфера огромного города к мистике не расположена.

Так обстоят дела сейчас, и точно так же было в то время, когда профессор Воланд появился на Патри­арших прудах.

Именно с этого момента следует начинать прогул­ку по совершенно другой, но все-таки той же самой Москве. Ведь с появлением Воланда, а никак не рань­ше, начинаются невероятные, сверхъестественные метаморфозы города. Они прорываются из унылой, кирпично-брусчатой плоти столицы яркими вспыш­ками и заставляют замирать от восхищения, а не страха, пусть

себе и выглядят некоторые чудеса до­вольно жутко.

Итак, Воланд появляется на Патриарших прудах. И город послушно подстраивается, создает подобаю­щие декорации для персонажа. Или даже не для пер­сонажа, а для режиссера.

Иностранец в дорогом сером костюме не разменивается на актерство в представле­нии чужой пьесы — он творит свою. Москва становит­ся театром, ожидающим премьеры феерического дей­ства, какового не происходило здесь с самого момента основания города.

Видано ли такое, чтобы в жаркий летний день ни­кто не соизволил бесцеремонно вторгнуться в замкну­тость разговора Берлиоза, Ивана Бездомного и Волан­да, чтобы никто не захотел посидеть на скамеечке воз­ле них? В Москве настоящей — никогда. Но Булгаков показывает нам иную, волшебную Москву.

Так что же­лаемое достигнуто и героям уже не помешает чей-нибудь пивной дух или развязная навязчивость. Даже ненавязчивое присутствие случайного усталого, изму­ченного жарой горожанина им не грозит. Это хорошо, ведь негоже, чтобы к вершению судеб имел доступ по­сторонний. В результате — «во всей аллее, параллель­ной Малой Бронной улице, не оказалось ни одного че­ловека».

И в уединении, без свидетелей, Воланд обо­рвал нить жизни председателя МАССОЛИТа, а одного из членов этого объединения заставил сильно изме­ниться, точнее — подтолкнул к изменению.

Романная Москва упорно не желает оставаться просто описанием, она будто бы просится наружу из тесноты строчек. Выдуманный город поражает своей достоверностью. Читатель с богатым воображением наверняка воспринимает Москву «Мастера и Маргари­ты» зрительно. Более того, он чувствует ее запахи, слышит ее звуки и голоса ее жителей, он осязает жару и чувствует безумие той грозы, которая приходит в го­род перед тем, как Воланду настает пора его покинуть.

Режиссер великолепного спектакля освобождает сцену для новых пьес и наводит порядок — вплоть до влаж­ной уборки.

Как и полагается уважающему себя городу, Москва Булгакова хранит в своих закромах легенды, воспоми­нания, сплетни. Дом Грибоедова славится тем, что его домовладелицей была тетка знаменитого писателя. То есть была или нет — неведомо.

Неизвестно даже, была ли вообще у Грибоедова тетка. Но зато находится человек, заявивший: «Вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами знаменитый писатель читал отрывки «Горя от ума» этой самой тетке, раскинувшейся на со­фе». И из явной выдумки вдруг вырастает дом, он оживает, его уже не сдерживают романные страницы.

Мы входим в него с остальными литераторами, несмот­ря на то, что удостоверения члена МАССОЛИТа не имеем, осматриваем здание с богатым прошлым, слы­шим эхо в его коридорах, видим рабочую суету и чув­ствуем сумбурность, катавасию, присущую любому ме­сту сбора творческих людей.

Кстати, о людях. Они столь же важны для города, как дома, скверы, трамвайные пути. Люди — это кровь города, это расколотая на мелкие кусочки жизнь его и сущность. Каждый человек — это маленький кусо­чек мозаичной головоломки. Сам по себе он просто-напросто яркий симпатичный предметик, уникальный, но совершенно ничего не значащий.

Но чем больше та­ких предметиков разглядеть, тем больше индивиду­альных черт Москва принимает.

Она скептична и недоверчива, подобно Берлиозу, которого только смерть, пожалуй, смогла переубедить в его упорной вере в то, что Иисуса Христа не было. Она практична и хитроумна, словно шеф ресторана Арчибальд Арчибальдович, сумевший даже из разру­шительного визита Коровьева и Бегемота извлечь лич­ную выгоду, то есть стащить из запасов ресторана два изрядных балыка.

Москва романа сварлива и зловредна, будто Аннушка-чума, подсолнечное масло которой было так ус­лужливо разлито на погибель несчастному Берлиозу. Еще от Аннушки Москва взяла трусоватость с одно­временной напористостью. И толику жадности она то­же позаимствовала у той же самой героини.

И так каждый человек, появлявшийся на страни­цах романа, отдает что-нибудь характерное для себя родному городу. Москва становится полнокровной, она дышит, думает, чувствует вместе с ними. Вместе со своими читателями она от всей души развлекается на представлении Воланда в варьете, вместе с Иваном Бездомным недоумевает и сумасбродствует, догоняя свиту «иностранца».

Москва любит вместе с Мастером и Маргаритой и немножко умирает вмес­те с Берлиозом.

Столица так добра, что создает для, быть может, единственной настоящей любви в городе маленький заповедничек, уютное гнездышко — тот самый подваль­чик, где Мастер писал свой роман о Понтии Пилате и куда могла прийти Маргарита, которой до смерти на­доел ее благополучный муж. И, наверное, город был очень сильно растерян, когда Мастер разрушает эту идиллию. Растерян, обижен, оскорблен — и следует возмущение, и Мастер оказывается в клинике доктора Стравинского. Все-таки доброта Москвы небезгранич­на, а мстительность ей тоже вполне присуща и удиви­тельно было бы для нее всепрощение.

Ведь Москва де­лается ее жителями, а сколько среди них тех, кто хоть чуть-чуть похож на последователя христианского дог­мата о пощечине?

В отношении к Мастеру и Маргарите столица ме­няет гнев на милость только благодаря Воланду, кото­рый своей феерической деятельностью завоевывает своим новым почитателям выход из опалы. Хотя, быть может, Москва просто перепугалась, что мессир и его свита чересчур заиграются. Воланд ведь способен — несмотря на свое потрясающее обаяние, он все-таки дьявол, а значит, может творить не только мрачнова­тое добро, но и зло тоже.

Может, перепугалась, а может — и нет. Воланд играет с Москвой в необычную и захватывающую иг­ру, очень напоминающую детские потасовки, в кото­рых неизбежны синяки, шишки и ссадины. Именно с такими мелочами сравним сгоревший дом Грибоедо­ва, подвальчик Мастера, скандал в варьете, погибшая квартира номер 50. Может, это и было больно, но зато как весело!

После многих лет обыденности, предска­зуемости, унылости приходит пора настоящей зали­хватской потехи. И Воланд благожелательно кивает головой, мол, поможем городу развеять вековую ску­котищу?! А свита рада стараться!

И куролесит по вос­торженной Москве неразлучная парочка — Бегемот с Коровьевым.

И восторг Москвы здесь — отнюдь не преувеличе­ние. Ведь бесчинства, творимые свитой Воланда нико­им образом не вызывают ни омерзения, ни протеста. Мы читаем о них и улыбаемся до ушей: так и надо! Тем более, что под хлесткие забавы Фагота и черного кота подворачиваются почти всегда люди, которые так и напрашиваются на хороший урок морали. Тот же са­мый дядя покойного Берлиоза — Максим Андреевич Поплавский.

Он со своей гнусной практичностью — со всеми этими мечтами о квартире в Москве — ну никак не мог быть нужен столице. Хорош родственничек: «невзирая ни на какие трудности, нужно было суметь унаследовать квартиру племянника на Садовой». Москве своих пройдох наверняка хватало.

Естествен­но, что с помощью воландовских героев она с огромным удовольствием отправляет Максимилиана Андреевича восвояси, заодно хорошенько его припугнув.

Вообще, Москва и Воланд прекрасно находят об­щий язык. Дьявол с разноцветными глазами умело и справедливо объясняет всяким сомнительным особам, населяющим этот симпатичный город, что слишком уж они отошли от нормальной морали — ровно на­столько, чтобы оказаться уязвимыми перед князем тьмы. Ведь если человек благодетелен, то не будет на нем кричащей, яркой метки порочности, только и ждущей меткого и безжалостного удара.

Каждый че­ловек сам является творцом собственного ада, дьявол же только помогает его воплотить. Каждый из тех, кто пострадал от Воланда на страницах романа, был наказан заслуженно и именно за то, за что и следова­ло данного человека наказать. Неоднократно уже упо­мянутый Берлиоз поплатился за самоуверенный ате­изм, Поплавский — за алчность, за нее же пришлось ответить жадным до бесплатных благ зрителям воландовского сеанса черной магии. За свою зеленую брынзу и осетрину второй свежести пострадал буфет­чик варьете.

Николай Иванович побывал в шкуре бо­рода за вполне свинское поведение в отношении дом­работницы Наташи. В общем — воздается каждому по заслугам его.

Итак, с помощью Воланда Москва дает уроки хо­роших манер некоторым своим нерадивым жителям, а в ответ мессир проводит в ней свой бал полнолу­ния. Дань, которую город платит за присутствие в нем такой высокопоставленной и мудрой особы, как Воланд.