Новая жизнь комедии «Горячее сердца» Островского
Новая жизнь комедии началась в 1926 году. Бывает так: давняя пьеса лежит-полеживает на полке, как неоткрытое сокровище. Идут мимо люди и не оглянутся.
И вдруг кто-то подберет, обдует, стряхнет пыль — и ударят во все стороны лучи, засверкает старый алмаз.
Так Станиславский открыл, отмыл и повернул сверкающими гранями «Горячее сердце». Соприкоснувшись с гением режиссера нового времени, быт Островского потерял черты описательности, статичной социальной этнографии. Все, что было заложено в пьесе — ее насмешливость и лирика, черты
Наше поколение уже не увидело ее в начальном блеске. И все же могло довольствоваться не только восторженными описаниями счастливцев, поспевших на этот театральный праздник, но и собственными впечатлениями от догорающего пира искусства.
В спектакле все еще играла репетировавшая со Станиславским бесподобная Ф. Шевченко — Матрена. Вот где было полное слияние авторского образа и таланта актрисы: бело-розовая туша, едва
Это был комический идеал купеческой красоты и пышности. «Не режьте вы меня и не трожьте моего Село белого!» — вскрикивала она, заламывая руки, и оставалось удивляться, как природные данные к искусство актрисы сошлись в одном, почти неправдоподобном жизненном гротеске.
Под стать Шевченко были и ее партнеры. Правда, Курослепова — Грибунина давно сменил Станицын; не было уже на сцене озорного и яркого Хлынова — Москвина, в зеленой жилетке, увешанной медалями, а язвительного, в печенки влезающего Градобоева уже не играл Тарханов. Лишь фотографии сохранили образ городничего в фуражке, с глазами-буравчиками. иод мохнатыми бровями: видимость самая благодушная, но не дай — бог попасться такому в руки.
Актеры второго поколения МХАТа бережно сохраняли рисунок главных ролей. Пожалуй, только бурлескная смелость первых исполнителей была чуть сглажена мягким обаянием естественности, каким были от природы одарены М. Яншин и А. Грибов.
Яншин верно угадал природу образа городничего у Островского. Градобоев — лицо отнюдь не симпатичное: он темен, ленив, нагл, своекорыстен. Но как в типе человеческой зоологии в нем есть для Островского свое обаяние. Разумеется, в жизни — не приведи бог с ним встретиться, но определенный в рамки искусства, как зверь в клетку, он уже не страшен. Его пороки живописны, а смех делает его цветным, по не опасным.
Мягкие интонации Яншина, его добродушная внешность навевали и к его герою беззлобное отношение. Ко вот Градобоев показывал когти, требуя по заведенному, «чтобы мне от каждого дела щетинка была», и при слове «щетинка» становилось не по себе от вдруг посверкивавшего жестокого, цепкого взгляда, до той норы прикрытого у Градобоева — Яншина благодушной манерой патриархального отца города.
Насколько ошеломляющим для театра событием явилась в свое время постановка Станиславского, можно судить по одному штриху театральной летописи. Всеволод Мейерхольд, считавшийся антагонистом МХАТа, явился наутро после премьеры «Горячего сердца» на репетицию пьесы «Рычи, Китай» в свой театр и громогласно объявил притихшим от изумления актерам, что Станиславский поставил «замечательный спектакль»,
С той поры трудно уже представить «Горячее сердце» Островского вне традиции прочтения ее Станиславским. Конечно, не исключены и другие решения, другие поиски в постановке этой пьесы. Но нельзя не признать, что наше современное ее восприятие как бы впитало в себя режиссерскую ее трактовку в Художественном театре.
То же можно сказать и о живописном или графическом, наглядном изображении места действия и типов Островского. Художник Н. П. Крымов, создавший декорации и эскизы костюмов к «Горячему сердцу» 1926 года, постигал Островского, оглядываясь на Б. Кустодиева, впервые в нашем веке открывшего комическую поэзию цветного купеческого быта: полнотелых красавиц за самоваром, их здорового румянца и расписных платков; поэзию маленьких приволжских городков с муравою сквозь булыжник на главной площади и пузатыми колоннами у крыльца градоначальника.
Надо сказать, в этой пьесе драматург помогает декоратору, определив в ремарках живописный фон: глухой двор Курослесова, обнесенный, как крепость, высоким частоколом, и уездный городок с рекой и крохотной пристанью, с пустынной не мощеной площадью, где стоят бок о бок дом градоначальника и «арестантская». А потом роскошная дача Хлынова и опушка леса с сенным сараем. Все это под открытым небом, на воздухе, и в часы по большей части вечерние, предзакатные, когда еще розовеют облачка и уже подкрадываются сумерки и тени.
Станиславский одержал в этой постановке такую безусловную победу потому, что в своем понимании сценического реализма как полнейшей естественности и народной красочности, праздничной условности форм оказался конгениален автору, угадал скрытую под привычным обличьем, пульсирующую в его пьесе и не понятую современниками новизну.
Новая жизнь комедии «Горячее сердца» Островского