Новизна эстетических установок акмеизма
В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье. Каждое из этих имен — краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной стихии. Шекспир показал нам внутренний мир человека; Рабле — тело и его радости, мудрую физиологичность; Виллон поведал нам о жизни нимало не сомневающейся в самом себе, хотя знающий все, — и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие; Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм.
Соединить в себе эти четыре момента
Это течение, зародившиеся в эпоху реакции, выразило присущее определенной части русской интеллигенции состояние «социальной усталости», стремление укрыться от бурь «стекающего времени» в эстетизированную старину, «вещный мир стилизованной» современности, замкнутый круг интимных переживаний.
В произведениях акмеистов — поэтов и писателей — крайне характерно разрабатывается тема прошлого, точнее — отношение прошлого, настоящего и будущего России. Их интересуют не переломные эпохи истории
Ретроспективизм и стилизаторские тенденции свойственны в те годы художникам «Мира Искусства» . Философско-эстетические взгляды художников этой группы близки писателям — акмеистам.
Порывая с традиционной проблематикой русской исторической живописи, художники этой группы противопоставляли современности ее социальным трагедиям условный мир прошлого, сотканный из мотивов ушедшей дорянско — усадебной и придворной культуры. В эпоху революции А. Бенуа писал: «…я совершенно переселился в прошлое… За деревьями, бронзами и вазами Версаля я как-то перестал видеть наши улицы, городовых, мясников и хулиганов».
Это была программная установка на беспроблемность исторического мышления.
Обращаясь к темам прошлого, они изображали празднества, придворные прогулки, рисовали интимно-бытовые сценки. Интерес для художников представляла «эстетика» истории, а не закономерности ее развития. Исторические полотна становились стилизованными декорациями. Характерно, что Сомов и Бенуа называли эти картины не историческими, а «ретроспективными».
Особенность, свойственная живописи этого течения, — сознательная условная театрализация жизни. Зрителя не покидало ощущение, что перед ним не прошлое, а его инсценировка, разыгрываемая актерами.
Многие сюжеты Бенуа перекликались с пасторалями и «галантными празднествами» французской живописи XVIII столетия. Любовные сцены на полотнах художников часто трактовались с оттенком изысканной эротики. Такое превращение прошлого и настоящего в некую условную декорацию было свойственно и литераторам-акмеистам. Любовная тема связана уже не с прозрениями в другие миры, как у символистов; она развивается в любовную игру, жеманную и легкую.
Поэтому в акмеистической поэзии так часто встречаются жанры пасторали, идиллии, мадригала.
Признание «вещного» мира оборачивается любованием предметами, поэтизацией быта патриархального прошлого. В одной из «поэз» из сборника «Отплытие на остров Цитеру» Г. Иванов писал:
Кофейник, сахарница, блюдца, Пять чашек с узкою каймой На голубом подносе жмутся, И внятен их рассказ немой: Сначала — тоненькою кистью Искусный мастер руки, Чтоб фон казался золотистей, Чертил кармином завитки. И щеки пухлые румянил, Ресницы наводил слегка Амуру, что стрелою ранил Испуганного пастушка. И вот уже омыты чашки Горячей черною струей. За кофием играет в шашки Сановник важный и седой Иль дама, улыбаясь тонко, Жеманно потчует друзей.
Меж тем, как умная болонка На задних лапках служит ей…
Эти тенденции свойственны и прозе акмеистов, которая в историко-литературном смысле имеет меньшее значение, чем их поэзия. Декоративно-пасторальная атмосфера, гедонистические настроения в поэзии акмеистов и в живописи «мирискусников» 1910-х годов сочетались с ощущением грядущей катастрофы, заката истории, с депрессивными настроениями. Цикл картин А. Бенуа, характерно названный «Последние прогулки короля», определяет тема заката жизни Людовика XIV — «короля-солнца». Слегка гротескные фигуры как бы напоминают о тщете всех человеческих стремлений и вечности только прекрасного.
Такие настроения свойственны и литературному акмеизму.
Жажда покоя как убежища от жизненной усталости — пафос многих стихов Б. Садовского. В одном из стихотворений из сборника «Позднее утро» он писал: Да, здесь я отдохну. Любовь, мечты отвага, Вы все отравлены бореньем и тоской. И только ты — мое единственное благо, О всеобъемлющий, божественный покой…
В предисловии к первому сборнику стихов А. Ахматовой «Вечер» М. Кузьмин писал, что в творчестве молодой поэтессы выразилась «повышенная чувствительность, к которой стремились члены обществ, обреченных на гибель».
За мажорными мотивами «конквистадорских» стихов Н. Гумилева — чувство безнадежности и безысходности. Недаром с таким постоянством обращался поэт к теме смерти, в которой видел единственную правду, в то время как «жизнь бормочет ложь» . За программным акмеистическим жизнеутверждением всегда стояло внутреннее депрессивное настроение.
Акмеисты уходили от истории и современности еще дальше, чем символисты, утверждая только эстетически-гедонистическую функцию искусства, программно отклоняясь от социальных обобщений. Призыв возвратиться из иных миров к реальности был вызван признанием некоторыми акмеистами культа первоначал жизни в природе и в человеке. М. Зенкевич писал, что первый человек на земле — Адам, «лесной зверь», он и был первым акмеистом, который дал вещам их имена, не познав их сути.
Новизна эстетических установок акмеизма