Отображение во внешности помещиков их внутреннего мира в поэме «Мертвые души»
Сочинение по поэме Г. Гоголя «Мертвые души». Как интересно читать человеческие лица! Они словно окна домов, заглянув в которые, можно увидеть чью-то скрытую от посторонних глаз внутреннюю жизнь.
Жизнь человека обязательно оставляет свой след, прежде всего, на лице. Поэтому так важно и в живописи, и в литературе искусство портрета. Им чудесно владел Г. Гоголь — автор «Мертвых душ».
Переходя от страницы к странице этой поэмы в прозе, мы будто движемся от портрета к портрету в художественной галерее мастера. Пять помещиков —
Открывает галерею помещиков Манилов — «человек знакомый», черты лица которого «не были лишены приятности». Ну просто душечка, а не мужчина: белокурый волосы, голубые глаза, привлекательная улыбка. Всем красив, но настолько сладок до дурноты, что как-то хочется разбавить этот сироп, иначе он просто не пригоден для потребления.
Через несколько минут общения с ним тебя одолевает такая скука, как при слушании мелодии, которая состоит из одной ноты. «Во всяком есть свое, но в Манилове ничего не было», — пишет Гоголь. И портрет его абсолютно
Настасья Петровна Коробочка — «женщина пожилая, в каком-то спальном чепчике, надетом на скорую руку, с фланелью на шее», давно пережила свое время, обозначенное шипением и хрипением стенных часов, которым «захотелось бить». И как спокойно «щелкает по правую сторону и по левую сторону» маятник этих часы, так размеренно спокойно течет в никуда жизнь коллежской секретарши Коробочки. Есть что-то общее в портретах таких, казалось бы, разных людей, как Манилов и Коробочка: их неопределенность, бесхарактерность оказываются во внешней бесформенности.
Полная противоположность им Ноздрев — «исторический человек», что непременно создает истории и бесконечно влипает в них. Встретился Чичиков с этим помещиком не в усадьбе, как с предыдущими собственниками «мертвых душ», а в трактире — втором родном доме этого отчаянного игрока и кутилы. Ноздрев едва лишь возвратился с ярмарки, где, по его словам, «продул в пух».
Даже возвращаться пришлось не на своей, а на нанятой подводе, не только без часов, но даже и без цепочки к ним. И все это молодечество, возможно только за чужой счет, отразилось во внешности Ноздрева. Ассиметричность лица Ноздрева словно подчеркивает сдвиг в его душе моральных понятий. Гоголь называет Ноздрева » человек-нечисть».
Противный он и извне, особенно утром, когда вышел к Чичикову, «ничего не имея под халатом, кроме открытой груди, на которой росла какая-то борода».
Перейдем в следующий зал своеобразного гоголевского музея восковых фигур и встретимся с Собакевичем. Он показался Чичикову «довольно похожим на средней величины медведя». И дальше — все, как в берлоге: и фрак, и панталоны, и походка, и даже имя — Михаил Семенович. Это закаленный жизнью человек-скряга — уже не Коробочка со своими пестрядинными мешочками, а будто бы грубо сделанный одним взмахом топора монстр, над обработкой которого природа не считала нужным работать: и так сойдет.
В общении он такой же неповоротливый, топорный, подминает под себя других, никогда ни о чем хорошо не отозвался. «Нет, кто уже кулак, тому не разогнуться в ладонь», — подводит итоги автор.
Но «венец творения», конечно ж, Плюшкин. Он вобрал в себя все плохое предыдущих персонажей. Если начиналась портретная галерея помещиков белозубой улыбкой Манилова, то завершается она беззубой улыбкой Плюшкина. Чичиков принял его за ключницу — не за помещика, не за ключника даже, а за ключницу в грязном дырявом халате.
У Плюшкина ничего не было от маниловского благолепия. Чепец Коробочки трансформировался в старый поношенный колпака, а бакенбарды Ноздрева в «скребницу из железного провода, которой чистят на конюшне коней». Маленькие глазки Плюшкина еще не потухли, но уже потеряли, как и владелец их, все человеческое и бегают, как мыши, которые высунули со своих нор свои острые морды.
Итак, от почти элегантного Манилова… до владельца тысячи с излишком душ, что потеряли пол, возраст, цель жизни и даже человеческое достоинство…
Отображение во внешности помещиков их внутреннего мира в поэме «Мертвые души»