Пафос сопротивления врагу в повестях Леонова
Значение его произведений выходит далеко за рамки агитационно-патриотических произведений, создаваемых большинством писателей и военных корреспондентов. Возражая против прагматического отношения к искусству в годы войны, против «гопака на братских могилах», Леонов еще в 1943 г. в статье «Голос Родины» писал: «…Было бы погрешностью против действительности, против жизненной правды, если бы из искусства, да еще сегодня, выкинуть мотив страдания». В нем, коль выпало оно на долю народа его народа, писатель видит нечто «большое,
Леонов сравнивал его с огромной домной, в которой «плавятся какие-то новые качества завтрашней жизни и происходят какие-то сложные процессы, которые сегодня еще невозможно предвидеть».
В пьесе «Нашествие» эта задача осложнялась и выбором места действия — оккупированного немцами «маленького русского города». Пьеса выразила общий с другими произведениями тех лет патриотический пафос и показала испытание социально-нравственных ценностей в экстремальных обстоятельствах вражеского нашествия. Уже в названии подчеркнут
Она не хочет «в немки… записаться», не боится сказать врагу острое слово. А когда Фаюнин предложил Демидьевне за хорошее вознаграждение выдать руководителя подполья Колесникова.
Близок Демидьевне Таланов-отец. Он отказывается от эвакуации, ибо не хочет отделить свою судьбу от судьбы народа: «Я родился в этом городе. Я стал его принадлежностью… За эти тридцать лет я полгорода принял на свои руки во время родов…» Он как должное воспринимает, что его дочь Ольга связана с подпольем, а его жена — «железная старушка», по аттестации врага, — ничем не выдала себя, когда Федор, обрекая себя на смерть, представляется за Андрея Колесникова.
Симптоматичен и ответ Федора немцам на вопрос «Ваше звание, сословие, занятие»: «- Я русский. Защищаю родину».
Трактуя своих героев как народные характеры, Леонов использует «говорящую» фамилию. Раскрывая героическое и трагическое в образе воюющего народа, Леонов в IV акте выносит действие из дома Талановых в подвал — тюрьму, акцентируя эпические тенденции произведения, героем которого становится народ. Здесь и партизаны — Егоров, Татарников, и Федор, и Ольга, и «старик в кожухе», и «мальчик в лапотках», и зябнущая женщина и др. Этот собирательный образ народа убеждает зрителя в успешном духовном противостоянии вражескому нашествию.
Достаточно подробно изображен в пьесе и лагерь врагов: это не только немцы, но и Фаюнин, спешащий представить свои права на дореволюционную собственность, и прислуживающий ему ничтожество — Кокорышкин, и Мосальский — «из эмигрантского поколенья». Писатель, сочувственно относившийся к белой эмиграции, непримирим к тем, кто сотрудничал с немцами в жажде реванша.
Леонова, по его собственным словам, интересовала «социальная мудрость» людей, переживших фашистскую оккупацию, проблемы нравственные. Поэтому он сетовал на то, что критика не поняла этой важнейшей сути пьесы. А выражена она во взаимоотношениях главных действующих лиц, которые необходимо рассмотреть подробно.
Фабула пьесы укладывается в несколько строк: в канун оккупации домой из заключения вернулся Федор. В первой редакции он был осужден за то, что стрелял в женщину из ревности, что делало несколько странной реакцию семьи — страх — на его возвращение. Во второй редакции, созданной в 60 г. г., раскрывается истинный смысл трагедии Федора: он — жертва политических репрессий. Об этом свидетельствует и новая реплика-вопрос Демидьевны: «А то, бывает, слово-то неосторожное при плохом товарище произнес?» Вычеркнув все упоминания о роковой любви, Леонов горько-ироничными репликами Федора набрасывает штрихи лагерной жизни: «…
Через болото тысячеверстное трассу вели… под самый подбородок, так что буквально по горло занят был». Есть и другие новые вкрапления в монологи Федора: «Если миллион — единица со множеством безмолвных нулей, то почему ж меня зачеркнули, а они не исчезают». Характерен новый поворот эпизода в тюрьме: слушая, как старик рассказывает мальчику о том, что Сталин все знает.
Становятся понятными и уже знакомые нам по первой редакции штрихи. Фаюнин и тогда представлял немцам сына Таланова как известного борца против советской власти. Понятна и реплика Федора «Три года в обнимку со смертью спал» . Получает мотивировку недоброжелательное отношение Федора к знакомому с детства Колесникову как к представителю бывшей власти. Федор : «Слушай, неужели ты и теперь боишься его?
Сколько я понимаю в артиллерии, эта пушка уже не стреляет».
Мотивирован, естественно, и отказ Колесникова взять Федора в подпольную группу, несмотря на всю искренность его просьбы.
В первой редакции есть еще диалог отца и сына Талановых, который также подтверждает, что судьба Федора изначально мыслилась писателем как судьба репрессированного. Это было одно из самых первых произведений о репрессиях, а упоминание о выстреле из ревности — лишь вынужденное прикрытие из цензурных соображений. Федор буквально взрывается, слыша из уст отца слово «справедливость».
Оно, как будто нечто раскаленное, расплавленное, пролилось на его душевную рану.
Возвращение герою его истинного статуса объясняет и отношение к нему семьи. Не радость, столь бы естественную в первом случае, испытывает она, а страх, что обиженный на советскую власть Федор пойдет служить немцам. . Федор мучительно переживает недоверие близких людей, их вынужденную ложь: только что получив заверение, что в комнате никого нет, он вдруг видит таз с окровавленными бинтами, сдвигая ширму, видит раненого Колесникова. Вызывающее поведение Федора — всего лишь маска человека, который не хочет, чтобы его жалели, но и не хочет, чтобы ему лгали, сомневались в его гражданской совести. Он, как замечено критикой, «видит мир через призму своей боли».
Однако здесь — в признании порядка — не все так просто. Когда партизаны принимали героя в свою семью, то самый ход и смысл сцены напоминает «нравственную инквизицию», а имя Колесникова становится фетишем.. Люди, привыкшие ко всеобщей подозрительности, вначале сомневаются в праве Федора, которого Колесников побоялся принять в свой отряд, взять имя Колесникова. Им надобно «заседание провесть» и донимать обреченного на смерть вопросом, почему он поступил именно так:
Татаров: А ты не из обиды Колесниковым стал? Не хочешь, дескать, живого приятеля, примешь мертвым. Полюбуйся, мол, из папашина окошка, как я на качелках за тебя покачиваюсь…
Так нам таких не надо!
Едва угадываемая гротескность проступает в картине «голосования», сопровождаемого репликой Старика, — голосом народного сознания: «В герои не просятся… Туды самовольно вступают». Жестокую неправду, происходящего в подвале, понимает и сам Федор: «Я протянул вам жизнь и расписки в получении не требую».
Пафос сопротивления врагу в повестях Леонова