По произведению Салтыкова-Щедрина «Медведь на воеводстве»
Сатирическое изображение господствующих классов и различных социальных типов ярко выразилось в сказочной форме в произведении «Медведь на воеводстве».
Уже в начале сказки писатель уведомляет читателя, что речь пойдет о злодействах. Далее вводится герой произведения — Топтыгин 1-й. Уже сам порядковый номер служит намеком на первое лицо в государстве.
Этот намек подчеркивается и в дальнейшем рассказе о Топтыгине 1-м, когда автор подчеркивает, что герой желает попасть «на скрижали Истории» и всему прочему предполагает
Однако уже во втором абзаце, видимо, из-за стремления пройти цензурные препоны М. Е. Салтыков-Щедрин отмечает: «За это Лев произвел его в майорский чин и, в виде временной меры, послал в дальнейший лес, вроде как воеводой, внутренних супостатов усмирять». Социальный аспект повествования подчеркнут лексическим строем: «майорский чин», «торговля», «промышленность», «челядь», «вольница». Насущные общественные проблемы также выражены в сказке иносказательно. «Звери — рыскали, птицы — летали, насекомые — ползали; а в ногу никто маршировать не хотел». Назначенный
Вместо того, чтобы навести в лесу порядок, он напился пьяным и лег спать на полянку.
Осторожно, будто бы просто к слову пришлось, автор спешит обмолвиться, что у Льва, который теперь уже становится прообразом главы государства, в советниках состоит Осел: мудрее никого в сказочном государстве не нашлось.
В то же время на арене событий появляется новый персонаж — чижик. Его и считают все птицы, то есть народ, общественность, настоящим мудрецом. Возмущенный тем, что чижик сел петь прямо на него, воевода сгреб его в лапу и съел с похмелья.
А потом только и спохватился, понимает, что глупое дело сделал. Поговорки и крылатые фразы привносят с атмосферу произведения необходимое для жанра сказки дидактическое начало.
М. Е. Салтыков-Щедрин продолжает использовать как средство сатирическою обличения лексическую игру: от традиционных для сказки синтаксических конструкций, придающих повествованию разговорный оттенок, он переходит к сниженной лексике, то к официально-деловой («Увы! не знал, видно, Топтыгин, что в сфере административной деятельности первая-то ошибка и есть самая фатальная, что, давши с самого начала административному бегу направление вкось, оно впоследствии все больше и больше будет отдалять его от прямой линии…». Данный контраст подчеркивает, что на ответственных государственных постах находятся люди бездеятельные, безответственные, не способные проводить правильную политику.
Топтыгин утешает себя лишь одной мыслью: мыслью о том, что его никто не видел. Однако нашелся скворушка, который и закричал на весь лес о том. что медведь наделал. В отдельно прописанных репликах персонажей-птиц также содержится искрометная сатира на правящие круги. «Дурак! его прислали нас к одному знаменателю приводить, а он чижика съел!» — восклицает скворец.
Глядя на него, осмеливается поддерживать его и ворона.
Скворец, в отличие от доверчивого чижика не стал для медведя легкой добычей. Информация распространилась с огромной скоростью: через час уже весь лес знал о том, что натворил Топтыгин: «Всякий куст, всякое дерево, всякая кочка, словно живые, дразнятся. А он слушай!» Чтобы подчеркнуть, как ползут слухи, и расширяется информационное поле для сплетен, М. Е. Салтыков-Щедрин вводит в текст повествования все новых и новых героев.
Это и филин, и воробьи, и еж, и лягушки, комары, мухи. Постепенно о глупости Топтыгина узнает все болото, весь лес.
Возникает парадоксальная ситуация: стремясь попасть в историю, Топтыгин не учел, что «история только отменнейшие кровопролития ценит, а о малых упоминает с оплеванием». В контексте повествования чижик становится символом расправы над свободомыслящей интеллигенцией. Не случайно образ его ассоциируется с образом безвременно ушедшего из жизни в результате навязанной ему дуэли поэта А. С. Пушкина, это сопоставление напрашивается после прочтения фразы: «И дикий тунгуз, и сын степей калмык — все будут говорить: «Майора Топтыгина послали супостата покорить, а он, вместо того, чижика съел!» В ней содержится прямая отсылка к тексту знаменитого пушкинского стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык».
Параллельно с этим М. Е. Салтыков-Щедрин рисует гневно обличающую картину того, что, собственно, ожидает простой народ от царского наместника. Идеи стадо коров перерезать, целую деревню воровством обездолить, избу у полесовщика по бревну раскатать — все это выступает в произведении как типичные шаги и методы тех, кто наделен государственной властью. Кульминацией нарастающего чувства авторского возмущения сложившейся политической ситуацией в стране является основанное на гиперболе восклицание: «Сколько потребуется генеральных кровопролитий учинить, чтоб экую пакость загладить!
Сколько народу ограбить, разорить, загубить!» Здесь вновь вспоминается ключевая для произведения фраза о том, что история только «отменнейшие» кровопролития ценит.
Тонкой иронией пронизано в сказке упоминание о том, что вместе с рапортом отослал Медведь Ослу кадочку с медом в презент. За эту услугу получил он особый ценный совет: загладить ту мелкую пакость, которую учинил, крупным злодеянием.
В перечне дальнейших подвигов Михаила Иваныча перемежаются события, достойные традиционных сказочных сюжетов. Таким образом, Топтыгин 1-й проходит путь от единичной расправы над свободолюбивым поэтом до масштабной реакционной политики. Едко звучат финальные строки первой части сказки: » Так и остался Топтыгин 1-й майором навек. А если б он прямо с типографий начал — быть бы ему теперь генералом».
Во второй главе рисуется параллельный сюжет: в другую трущобу посылает Лев Топтыгина 2-го с тем же заданием. В этом фрагменте сказки М. Е. Салтыков-Щедрин критикует политику правительства по отношению к учебным заведениям и науке. Оказалось, что в этой трущобе все пребывают окутанные мраком времен, «не зная ни прошедшего, ни настоящего и не заглядывая в будущее». Топтыгин 2-й приезжает с желанием начать с какого-либо масштабного злодеяния. Однако тут выясняется, что уже при M. Л. Магницком — попечитель Казанского университета в последние годы царствования Александра I) был сожжен печатный станок, университет в полном составе поверстан в линейные батальоны, а академиков в дупла заточили, где они в летаргическом сне пребывают.
Сатирически звучит наукообразная афористичная фраза по латыни в контексте следующего высказывания: «Рассердился Топтыгин и потребовал, чтобы к нему привели Магницкого, дабы его растерзать [клин клином вышибают ], но получил в ответ, что Магницкий, волею божией, помре». Во второй главе произведения возникает образ стихийного народного протеста, итогом которого становится расправа над воеводой: «сбежались на рев мужики, кто с колом, кто с…, а кто и с рогатиной. Куда ни обернутся — кругом, везде погром.
Загородки поломаны, двор раскрыт, в хлевах лужи крови стоят. А посреди двора и сам ворог висит». Эта сцена служит своеобразным предупреждением властям о грядущей эпохе народных революций.
По отношению к будущему она звучит провидчески.
Как известно, для русской сказки характерен в композиционном отношении троекратный повтор. В этой связи в произведении закономерным представляется появление Топтыгина 3-го. Этот герой выбирает средние злодеяния: его правление не привносит в общественную жизнь особых перемен, а сам он напоминает «пустое место».
Во вверенном ему сказочном пространстве в это время процветает обычная, устоявшаяся в обществе социальная иерархия: «Ежели исстари повелось, что волки с зайцев шкуру дерут, а коршуны и совы ворон ощипывают, то, хотя в таком «порядке» ничего благополучного нет, но так как это все-таки «порядок» — стало быть, и следует признать его за таковой. А ежели при этом ни зайцы, ни вороны не только не ропщут, но продолжают плодиться и населять землю, то это значит, что «порядок» не выходит из определенных ему искони границ».
Политика социальных контрастов воплощена у М. Е. Салтыкова-Щедрина в полярных образах: крик одних представляет собой агонизирующий вопль, а крик других — победный клик. Эта реалистическая ситуация оформляется у Топтыгина в теорию неблагополучного благополучия. Здесь М. Е. Салтыков-Щедрин вновь прибегает к стилистическому контрасту как обличительному средству: «Главное в нашем ремесле — это: laisser passer, laisser faire! , предоставление со стороны государства полной свободы действий частному предпринимательству!)]. Или, по-русски выражаясь: «Дурак на дураке сидит и дураком погоняет)».
Однако в финале Топтыгина 3-го постигает та же участь, что и Топтыгина 2-го. Сказка М. Е. Салтыкова-Щедрина является ярким воплощением стихийного социального протеста передовой части русской интеллигенции против гнета и порабощения народа и свободомыслия в России.
По произведению Салтыкова-Щедрина «Медведь на воеводстве»