По роману Катаева «Трава забвенья»
«Трава забвенья» представляет сложное, архитектонически многоплановое произведение. Есть большая доля вероятности, что Катаев в этой книге вступает в неявную полемику с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго» — с той концепцией жизни и преодоления смерти, которая реализована через оппозицию «Живаго-Стрельникова». У Катаева в центре внимания также оказываются два антипода — Бунин и Маяковский. Бунин выступает в «Траве забвенья» тем самым человеком, который обладает гениальной зоркостью к окружающему миру.
Услышав
Маяковский — а речь, конечно же, идет о нем — воплощает принципиально иную ипостась поэзии: способность не изображать мир с осязаемой точностью, а взрывать его силой воображения, выявляя сокрытое, тайное, подсознательное — и тем самым создавая новую, невиданную реальность.
Отношение героя к Бунину — неизменно почтительное, но почти всегда смешанное с иронией. Вот
Показателен и другой эпизод: когда Бунин решает угостить гимназиста Катаева компотом, говоря, что вообще эти молодые юноши очень влюбчивы, сил тратят много и их надо подкармливать. При этом Бунин четко делит гущу компота на дне кастрюли на две половины, «строгим голосом потребовав от меня, чтобы я не заезжал за демаркационную линию, хотя она имела скорее символическое значение». А вот как описывается бунинское изложение своих впечатлений от скрябинской «Поэмы Экстаза»: «Бунин сделал злое лицо и, не стесняясь, завизжал на всю квартиру — Иоанн, ты совершенно обезумел! — воскликнула Вера Николаевна, вбегая в комнату и затыкая уши мизинцем».
Как видим, любовь к Бунину лишена пиетета, в ней даже есть черты некоторой фамильярности.
С другой стороны, отношение Катаева к Маяковскому — поклонение, безоговорочное признание его гениальности. Главное, по Катаеву, что возвышает Маяковского над всеми поэтами, это то, что всей своей жизнью, посвященной переделке мира, он реализует принцип «Время, вперед!». И оказывается, что жизнь на опережение времени, на переделку мира — неизбежно трагедийна.
Это «жизнь на разрыв аорты» — строка из стихотворения Мандельштама «За Паганини длиннопалым» недаром становится лейтмотивом «Травы забвенья».
Так Катаев переосмысливает ту оппозицию поэтических стратегий, которая в свое время была представлена в романе Б. Пастернака в паре «Живаго-Стрельников». Очевидно, что он явное предпочтение отдает Маяковскому/Стрельникову. Если Пастернак в самоубийстве Стрельникова изобразил логический исход трагического заблуждения, то Катаев увидел в смерти Маяковского кульминацию романтической трагедии. Однакодекларируясвое желание следовать примеру Маяковского, в стилесвоего повествования лирический герой органически совмещает «бунинское» и «маяковское» мировосприятие и мироотношение. От Бунина здесь — стереоскопическое всматривание в подробности существования, тончайшая нюансировка всех цветов и оттенков, любовь к милым мелочам. От Маяковского — энергичность, напористость, жадность, с которой этот мир оккупируется сознанием, вбирается в душу.
То, что идет от Маяковского, похоже, сродни «одесскому менталитету» лирического героя — органической раскованности, доходящей порой до нахальства; открытости и общительности, порой переходящей в фамильярность; витальному юмору, порой граничащему с цинизмом; а главное, «вкусовому», плотоядному отношению к жизни. И, пройдя через «одесский менталитет» лирического героя, творческая энергия Маяковского, в сущности, теряет свою революционный запал — идея «переделки жизни» трансформируется в идею восстановления того, что, казалось бы, навсегда стерто временем, революцией, войнами и т. п. Героический лозунг «Время, вперед!» соседствует, не сливаясь, с трагическим вопрошанием: «Кто мне вернет ушедшее время?»
По роману Катаева «Трава забвенья»