Повести о Скопине-Шуйском
Готовясь к очередному походу на поляков, он в апреле 1610 г. внезапно заболел на пиру у князя И. М. Воротынского, куда был » приглашен в качестве крестного отца его сына, и через две недели, на двадцать четвертом году жизни, умер. Упорно ходившие слухи объясняли смерть Скопина отравой, которую поднесла ему «кума подкрестная», дочь Малюты Скуратова Мария, жена Дмитрия Шуйского, дяди Михаила Скопина, завидовавшего славе и популярности своего племянника. Тело Скопина торжественно было погребено в Москве, в Архангельском соборе.
Повести о
Первая из двух указанных повестей — «о рождении» Скопина, написанная в общем по шаблонам житийных произведений и воинских повестей, особого историко-литературного интереса не представляет, в отличие от второй, наряду с обильной агиографической риторикой отразившей в себе очень сильно влияние устной песни, сложившейся, несомненно, вскоре же после смерти Скопина.
Начав повесть «о преставлении и о погребении» в духе «Степенной книги» с сообщения генеалогии Михаила Скопина и возводя его род через Александра Невского к Владимиру святому и далее к Августу-кесарю, автор говорит о приезде Скопина из Александровой слободы в Москву на крестины к князю Воротынскому. Тут кума его Мария, «змия лютая злым взором, аки зверь лютый», по совету злых изменников и советников задумала «злую мысль изменную» — уловить Скопина, «аки в лесе птицу подобну, аки рысь изжарити». Вслед за тем, использовав устную былину, хотя и с нарушением ее размера и с привнесением кое-каких книжных элементов, автор продолжает:
— «И как будет после честного стола пир на весело, и диявольским омрачением злодеян-ница та княгиня Марья, кума подкрестная, подносила чару пития куму подкрестному и била челом, здоровала с крестником Алексеем Ивановичем. И в той чаре, в питии, уготовано лютое питие смертное. И князь Михайло Васильевич выпивает ту чару досуха, а не ведает, что злое питие лютое смертное. И не в долг час у князя Михаила во утробе возмутилося, и не допировал пиру почестного и послал к своей матушке княгине Елене Петровне.
И как всходит в свои хоромы княжецкие, и усмотрила его мати и возрила ему во ясные очи; и очи у него ярко возмутилися, а лице у него страшно кровию знаменуется, а власы у него на главе стоя колеблются». В стиле той же былинной поэтики передается «слово жалостно» матери Скопина: «Чадо мое сын, князь Михайло Васильевич, для чего ты рано и борзо с честнаго пиру отъехал? Любо тобе бого-даный крестный сын принял крещение не в радости? Любо тобе в пиру место было не по отечеству» и т. д.
После этого стиль повести до конца вновь становится книжным, лишь кое-где удерживая устно-эпические черты. Скопин-Шуйский умирает, несмотря на помощь шведских врачей. Его оплакивают все, начиная от нищих и кончая Яковом Понтусом Делагарди, царем и патриархом. С трудом находят гроб, в который могло поместиться тело Скопина, «понеже велик бе возрастом телес своих».
По требованию народа, собравшегося в великом множестве, Скопина хоронят не в Чудовом монастыре, как предположено было, а в Архангельском соборе, где погребались цари и великие князья. Как и в житии Алексея человека божия и в некоторых русских житиях, написанных под влиянием этого жития, здесь говорится о том, что от народного вопля не было слышно надгробного пения и не было видно ни одного человека, который не плакал бы, так что помост церковный наводнился слезными потоками.
Приводятся плачи-причитания матери Скопина и его жены, написанные под влиянием аналогичного плача княгини Евдокии по князю Дмитрию Ивановичу. Горько плачет и Василий Шуйский. Он, вернувшись с погребения, вошел в свою палату и «на злат стол свой царский ниц пал, и плачася захлебался горько, смоча слезами стол, слезы на пол со стола каплющи». Так же неутешно плачут после похорон мать и жена Скопина: «Падше на стол свой ниц, плака-хуся горце и захлебающе, стонуще и слезами своими стол уливая, и слезные быстрицы, аки речныя струя, на пол с стола пролияшеся, и до утра без пищи пребывая». Плачут и старицы, «яко галицы», и вдовицы, «яко ластовицы».
Заканчивается повесть рассказом о видении некоего иконописца, которое предрекало смерть Скопи-на-Шуйского.
Таким образом, в повести мы находим явный стилистический разнобой, происшедший в результате совмещения в ней книжного и устнопоэтического материала. Такое совмещение, как правильно заключает автор специального исследования о повестях и песнях о Скопине-Шуйском, оправдывалось тем, что Скопин все же не был ни святым, ни царем, и элементы военной героики выступали в повествовании о нем на первый план. Поэтому материал для этого повествования должен был черпаться не только из агиографической традиции «Степенной книги», но также из народной песни.
Повести о Скопине-Шуйском