Процесс написания второго тома поэмы «Мертвые души»
Полнее процесс написания второго тома «поэмы» писателя раскрывается в цикле под названием «Четыре письма к разным лицам по поводу «Мертвых душ»». С одной стороны, Гоголь готов проявить крайнее смирение, согласиться с самыми резкими нападками критиков на содержание и стиль его сочинений. Впрочем, тут же писатель оговаривает, что для него главный критик — это читатель и ему гораздо дороже мнения людей, «занятых делом жизни», представителей самых разных сословий, чем записных критиков. Он отрицает брошенный ему упрек в гордости
Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?».
На деле в этом отступлении, пишет Гоголь, отставив на время своего героя, он передавал свое собственное ощущение российских просторов, грустной песни, разливающейся по всей стране и вызывающей у него впечатление, будто бы все в России вперило в него очи, ожидает ответа о дальнейшем пути, о будущем, о выходе из этой всеохватывающей тоски. «Не знаю,- спрашивает
Что касается героев «Мертвых душ», то они, утверждает Гоголь, не портреты действительных людей, но вышли из души их создателя. Можно было бы подумать, что в данном случае Гоголь говорит о законах художественного обобщения, о том, что жизненные наблюдения должны пройти через душу, сознание художника, явив новый синтез. Но нет, писатель настойчиво повторяет, что наделял героев своими собственными «мерзостями» и пороками, очищаясь тем самым от них. Все это очень противоречиво и еще раз свидетельствует, что в это время мировоззренческие и эстетические искания писателя не завершены, что перед нами не тупик, а переходное состояние, явление духовного кризиса.
Гоголь продолжает так огорчившую Щепкина «перетрактовку» героев «Ревизора» и особенно «Мертвых душ» . И тут же отделяет свою авторскую личность от личностей героев: «Не думай, однако же, после этой исповеди, чтобы я сам был такой же урод, каковы мои герои. Нет, я не похож па них. Я люблю добро, я ищу его и сгораю им».
И общая картина — не выдумка, не пустая карикатура: «Выдумывать кошемаров — я также не выдумывал, кошемары эти давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло». Но если «кошемары» социальной жизни увидены и раскрыты, то тут же Гоголь говорит о своей духовной, художественной трагедии, связанной с «пятилетним трудом» над вторым томом «Мертвых душ» и его беспощадным сожжением. Он отвечает на идущие со всех сторон упреки, почему до сих пор не показал наряду с образами жизненной пошлости «явлений утешительных», рядом с Чичиковым, Ноздревым, Плюшкиным — «людей добродетельных».
Замечательно, однако, что внешне, соглашаясь с обвинениями, смиряясь перед ними, Гоголь-художник вдруг поднимает голову и отстаивает свое право высказывать горькую правду о современном обществе, обличать его мелочность, раздробленность, пустоту. С глубоким сочувствием и внутренним согласием вспоминает он мысли Пушкина о присущем ему даре комического писателя, обличителя темных сторон жизни. «Он мне говорил всегда, свидетельствует Гоголь,- что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем».
Смех Пушкина сменялся унынием и грустью, комические типы гоголевских мелочных пошлых героев, их поведение, образ жизни исторгли из его сердца тоскливый возглас: «Боже, как грустна наша Россия!».
Всеми требуемую новую «серьезную» страницу искусства Гоголь связывает со своим душевным делом, собственным перевоспитанием, ибо прекрасных людей надо, говорит он, увидеть во плоти, почувствовать сердцем, а головой их «не выдумаешь». При этом прежняя эстетика комического им не отрицается, он вновь и вновь обращается к праву художника выявлять глубинные пороки как отдельного человека, так и всего общества. Более того.
Гоголь считает сатиру правомерной и необходимой для своей «переходной» эпохи. Он как бы отвечает всем, кто упрекал его в односторонности, а заодно и самому себе, вернее, своим сомнениям и мыслям о «бесполезности» всего ранее им содеянного: «Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе Мертвых душ, а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен».
Поднимается здесь и другой существенный вопрос: о путях к идеалу. Явно недостаточным считает Гоголь наличие во втором томе его «поэмы» нескольких благородных характеров, они кажутся ему маловыразительными и к тому же составляют исключение. А задумано показать пути преображения всех, душевного очищения каждого героя и, более того, всей страны. Эта непомерная задача еще теснее связывает эстетику Гоголя с вопросами нравственными, социальными и предполагает явное определение идеала государственно-общественного построения и средств приближения к нему.
И если ранее, пишет Гоголь, в «Ревизоре» он решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое «тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости и за одним разом посмеяться над всем», то на новом этапе своего духовного развития писатель уже не мог ограничиться смехом, в котором была и глубокая печаль, но не было ответа на неотложные вопросы: «зачем? к чему это? что должен сказать собой такой-то характер? что должно выразить собою такое-то явление?».
«Я увидел ясно,- говорит далее Гоголь,- что больше не могу писать без плана, вполне определительного и ясного, что следует хорошо объяснить прежде самому себе цель сочинения своего… С этих пор человек и душа человека сделались больше, чем когда-либо, предметом наблюдений». Все эти неотложные вопросы встали перед писателем особенно остро в период написания второго тома «Мертвых душ», хотя и в первом томе Белинский зорко подметил места, говорившие о новом направлении мысли автора.
Замысел романа расширяется в духе «Божественной комедии» Данте, предполагая очищение душ и их преображение. Время требовало ответа и на такой существенный вопросов чем же авторский идеал общественно-государственного строя, каковы грани взаимоотношений между сословиями и отдельными людьми?
Процесс написания второго тома поэмы «Мертвые души»