Проза Иванова

В русской поэзии это самое большое приближение к сознательному и обдуманному мильтоновскому блеску. Каждый образ, каждое слово, каждый звук, каждая каденция — это часть великолепно спланированного целого. Все тщательно взвешено и обдуманно отобрано для наибольшего эффекта. Язык архаичен, к тому же Иванов любит вводить греческую лексику.

Это великая традиция церковнославянского языка, усиливающая величественность стихов. Большинство стихотворений метафизичны; правда, он написал также множество лирических и политических стихов, но

и любовь и политика всегда рассматриваются Sub specie aeternitatis.

Разумеется, его поэзия сложна и вряд ли доступна первому встречному, но те, кто могут вращаться в сфере его идей, найдут в этом крепком и пряном вине манящий и волнующий вкус. В его великолепии и учености спрятано жало рафинированной и экстатической чувственности — жало Астарты, скорее чем Диониса. Его поэзия может быть недоступной, александрийской, вторичной, но что это истинная, а возможно, и великая поэзия — совершенно несомненно. Единственное возражение, которое можно ей предъявить — что в ней всего слишком много.

Зимние сонеты стоят несколько

особо от всего остального: они проще, человечнее, менее метафизичны. Их тема — выживание неумирающего духовного огня, несмотря на извечных стихийных врагов — холод и голод. Как многие символисты, Иванов был также и переводчиком, и его переводы Пиндара, Сапфо, Алкея, Новалиса и, особенно, неопубликованный перевод Агамемнона, принадлежат к величайшим достижениям русского стихотворного перевода.

Проза Иванова так же великолепна, как его стихи, — это самая искусная и величественная орнаментальная русская проза. Ранние эссе Иванова составили два тома — По звездам и Борозды и межи. В них он развивает те же мысли, что и в своих стихах. Он верил, что наше время способно возродить мифологическое творчество религиозных эпох.

Он открыл в Достоевском великого мифотворца и верил, что современный театр может стать религиозным и отдать важное место хору, подобно дионисийскому театру в Афинах. Самая замечательная его проза — диалог в письмах, который они вели с Гершензоном, когда оба философа лежали в двух углах одной и той же больничной палаты, в самые страшные дни большевистской разрухи. Гершензон мечтает, по-руссоистски, о новой и полной свободе, о голом человеке на новой земле, который будет свободен от векового ига культуры.

Иванов же защищает культурные ценности и с силой и благородным энтузиазмом напоминает о великих прошлых свершениях своему оппоненту-нигилисту. Шесть писем — его часть диалога — являются благородной и гордой защитой культуры, которой обстоятельства ее написания придают особенную силу.




Проза Иванова