Публицистическое исследование романа «Архипелаг ГУЛАГ»
Чтобы спокойно и объективно оценить «Архипелаг ГУЛАГ», надо выйти из того шокового состояния, в которое погружает нас книга. Мы — каждый — испытываем потрясение от материала, который разворачивает писатель, от его оценок, расходящихся с теми, что были общеприняты. Но шок испытываем и от необходимости сделать самому себе честное признание: так что же, это было?
Для каждого из нас это сложный психологический барьер. Почему-то не очень верится тому, кто легко взял этот барьер, и у него нет вопросов, все ему понятно и все ответы он нашел.
Тем более, что оно не только твое, а и твоего народа, твоей страны, прошлое, ставшее историей. Что было — то было. Знание того, что было, не может быть безнравственным. Народ, забывающий прошлое, не имеет будущего.
Но с чувством стыда в будущее не вступают. Легче поверить, что описанное Солженицыным, — правда. И мы сегодня выговариваемся за всех тех,
Выговариваем свое незнание всей правды этого неслыханного преступления против народа. 1956 год открыл было шлюзы запрета, обозначил саму проблему случившейся народной беды. Ее принесли с собой те, кто только что вернулись из тюрем, лагерей и ссылок.
Говорили о ней и на официальном уровне, в памятном докладе Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС. Тогда же, в 1958 году, Александр Солженицын, хлебнувший этой беды, и задумал свой «Архипелаг ГУЛАГ». Публикация в 1962 году «Одного дня Ивана Денисовича» укрепила уверенность писателя в своих силах. К нему пошли письма, в которых люди рассказывали свои судьбы, приводили факты и детали, побуждали его к работе. По мере того как открывалась, а точнее — пока лишь приоткрывалась эта правда, острее вставал вопрос об истоках, причинах, вдохновителях и исполнителях.
Было очевидно, что все репрессии были частью системы, а всякая система имеет некое организующее начало, стержень, который ее держит даже тогда, когда составляющие меняются. Репрессии не могли возникнуть сразу, только в связи с выдвижением на первые роли И. В. Сталина и приближенных к нему. Официально репрессии и сегодня ассоциируются с культом личности Сталина, официально и сегодня признаются порождением сталинизма, говорится о жертвах сталинских репрессий.
Это продолжает оставаться предметом довольно острого спора, формула о сталинских репрессиях 30-х — начала 50-х годов является неполной.
Она не включает в себя миллионы крестьян, репрессированных с начала коллективизации. Она не включает в себя Соловки 20-х годов. Она не включает в себя высылку за границу сотен деятелей русской культуры. Солженицын цитирует маршала Тухачевского о тактике подавления крестьянского восстания в Тамбовской губернии в 1921 году: «Было решено организовать широкую высылку бандитских семей. Были организованы обширные концлагеря, куда предварительно эти семьи заключались».
Это в 1926 году уже воспринималось спокойно как нечто нормальное в практике молодого советского государства. А «расказачивание»? В самом начале первого тома «Архипелага» Солженицын называет 227 своих соавторов : «Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым». «ПОСВЯЩАЮ всем, кому не хватило жизни об этом рассказать.
И простят они мне, что я не все увидел, не все вспомнил, не обо всем догадался». Это слово скорби всем тем, кого поглотила «адова пасть» ГУЛАГа, чьи имена стерлись из памяти, исчезли из документов, большею частью уничтоженных. В лаконичной преамбуле своего грандиозного повествования Солженицын замечает: «В этой книге нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий.
Люди и места названы их собственными именами. Если названы инициалами, то по соображениям личным. Если не названы вовсе, то лишь по тому, что память людская не сохранила имен, — а все было именно так».
Автор называет свой труд «опытом художественного исследования».
Удивительный жанр! При строгой документальности это вполне художественное произведение, в котором, наряду с известными и безвестными, но одинаково реальными узниками режима, действует еще одно фантасмагорическое действующее лицо — сам Архипелаг. Все эти «острова», соединенные между собой «трубами канализации», по которым «протекают» люди, переваренные чудовищной машиной тоталитаризма в жидкость — кровь, пот, мочу; архипелаг, живущий собственной жизнью, испытывающий то голод, то злобную радость и веселье, то любовь, то ненависть; архипелаг, расползающийся, как раковая опухоль страны, метастазами во все стороны; окаменевающий, превращающийся в континент в континенте. «Десятый круг» Дантова ада, воссозданный Солженицыным, — фантасмагория самой жизни.
Но в отличие от автора романа «Мастер и Маргарита», Солженицыну, реалисту из реалистов, нет никакой нужды прибегать к какой-либо художественной «мистике»- воссоздавать средствами фантастики и гротеска «черную магию», вертящую людьми помимо их воли то так, то эдак, изображать Воланда со свитой, прослеживать вместе с читателями все «королевские штуки», излагать романную версию «Евангелия от Пилата».
Сама жизнь ГУЛАГа, во всей реалистической наготе, в мельчайших натуралистических подробностях, гораздо фантастичнее и страшнее любой книжной «дьяволиады», любой, самой изощренной декадентской фантазии. Солженицын как будто подтрунивает над традиционными мечтами интеллигентов, их бело-розовым либерализмом, не способных представить себе, до какой степени можно растоптать человеческое достоинство, уничтожить личность, низведя ее до толпы «зэков», сломать волю, растворить мысли и чувства в элементарных физиологических потребностях организма, находящегося на грани земного существования.
И, обращаясь прямо к тем, кто делал вид, что ничего не происходит, а если и происходит, то где-то стороной, вдалеке, а если и рядом, то по принципу «авось меня обойдет», автор «Архипелага» бросает от имени миллионов Гулаговского населения: «Пока вы в свое удовольствие занимались безопасными тайнами атомного ядра, изучали влияние Хайдеггера на Сартра и коллекционировали репродукции Пикассо, ехали купейными вагонами на курорт или достраивали подмосковные дачи, — а воронки непрерывно шныряли по улицам и гебисты стучали и звонили в двери…» «Органы никогда не ели хлеба зря»; «пустых тюрем у нас не бывало никогда, а либо полные, либо чрезмерно переполненные»; «в выбивании миллионов и в заселении ГУЛАГа была хладнокровно задуманная последовательность и неослабевающее упорство».
Обобщая в своем исследовании тысячи реальных судеб, сотни личных свидетельств и воспоминаний, неисчислимое множество фактов, Солженицын приходит к мощным обобщениям — и социального, и психологического, и нравственно-философского плана. Вот, например, автор «Архипелага» воссоздает психологию среднеарифметического жителя тоталитарного государства, вступившего — не по своей воле — в зону смертельного риска. За порогом — Большой террор, и уже понеслись неудержимые потоки в ГУЛАГ: начались «арестные эпидемии».
Публицистическое исследование романа «Архипелаг ГУЛАГ»