Размышляя над судьбами русской литературы
Современная модель художественно-культурного развития уже с самого начала 20-х годов получает специфически национальную окраску и вбирает в себя общегуманистический христианский императив. Весьма показательно, что открытый, центробежный по отношению к идейно-эстетическому канону характер этой модели позволял писателям художественно структурировать ее в самых разнообразных системах эстетических «координат» — как реалистических, так и нереалистических.
Действительно, в рамках реалистической эстетической системы реализуют
Очень показателен сам этот, с «легкой» руки Сталина родившийся термин, в котором неформально соседствуют два разнородных понятия — идеологическое и эстетическое. При всей своей эклектичности
«Социальное мировоззрение многих известных поэтов 20 — 30-х годов, — замечает Ст. Куняев, — опиралось на своеобразную триаду культов: культ мировой революции, культ классовой борьбы и репрессий, а также культ Сталина. Вся триада целиком или отдельные ее части входили в творчество поэтов в разных пропорциях в зависимости от возраста, участия в революции, социального темперамента, глубины разрыва с традициями русской поэтической классики».
Действительные факты литературной истории красноречиво свидетельствуют о том, что линия литературного сопротивления тоталитаризму новой власти не прерывалась фактически никогда, даже в самые страшные годы массовых сталинских репрессий. В литературе 30-х — первой половины 50-х годов эту оппозиционно-гуманистическую линию, как известно, представляют собой такие произведения, как «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Реквием» А. Ахматовой, «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» А. Солженицына, другие произведения. И хотя многие из них так и не смогли пробиться к читателю-современнику, сам факт их создания и незримого присутствия в движении литературного процесса советских десятилетий следует рассматривать как яркое подтверждение того, что и в условиях победившего тоталитаризма искусство продолжало сопротивляться политическому насилию и культурной унификации, продолжало борьбу за подлинно гуманистическое, свободное от политико-идеологических оков искусство.
Вместе с тем не следует недооценивать, а тем более игнорировать то обстоятельство, что тоталитарная культура и культура тоталитарного общества — понятия далеко не идентичные: второе понятие шире первого. Дело в том, что культура тоталитарного общества никогда не сводилась к простому обслуживанию тоталитарного режима и его антигуманной идеологии, но в своей лучшей, нравственно здоровой и творчески бескомпромиссной части находилась в оппозиции к ним, апеллируя к посттоталитарному будущему страны и народа.
Размышляя над судьбами русской литературы едва начавшегося XX века, Е. И. Замятин написал когда-то такие слова: «Век наш жесток — да; это век войн и восстаний — да. Но тем нужнее отдых от ненависти… На отрицательных чувствах — нельзя строить.
Только тогда, когда мы вместо ненависти к человеку поставим любовь к человеку, — придет настоящая литература». Подводя предварительные итоги литературной истории уходящего XX века и думая о ее грядущем XXI веке, хотелось бы вложить в пророческие слова писателя оптимистический смысл.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Размышляя над судьбами русской литературы