Роман «Преступление и наказание», в котором «вся душа с кровью положится»

Раскольников просто так никого бы не убил, даже в случае самозащиты. А вот за мать, за честь сестры, охраняя подростка, ребенка, за идею готов убить — и убил. Убил не в открытом бою, убил одну за другой двух беззащитных женщин, и хотя первая из них скверное насекомое, ему все же приходится объяснять, как он мог осмелиться, как он мог решиться сделать самое недопустимое, что есть на земле, — по своей воле, по своему личному решению, своей рукой отнять жизнь у человека.

Раскольников убил во имя вдеи, и ему приходится под влиянием внутренних и

внешних побуждений много раз объяснять, в чем состоит его идея. Никто, к кому бы он ни обращался, не может понять ее. Его собеседники стоят на разных уровнях интеллектуального и нравственного развития, но никто из них не может совместить преступление, совершенное Раскольниковым, с его обликом.

Раскольникову приходится, приноравливаясь к пониманию своего собеседника, опустить свою идею вниз, отрывать ее от всеобщих целей. Но каждый раз при этом он уясняет очень важную сторону в ней, находит в ней звено, уцепившись за которое он вновь и вновь подымает ее в сферу всеобщих обоснований.

Когда Порфирий, в центральном

для всего романа разговоре, низводит идею Раскольникова, сформулированную в напечатанной статье, к наполеоновской идее, последний протестует. Порфирий говорит: «Одним словом, если припомните, проводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут… то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон неписан… Все дело в том, что в… статье люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных».

Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?» «Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи».

Раскольников переводит в осознанную и всеобщую сферу то, о чем бессильно мечтают Катерина Ивановна, Соня Мармеладова и Мармеладов-отец. Катерина Ивановна помешалась не просто от горя и бедствий, а от сознания несправедливости мира сего. И Соня любит ее не просто как страдающую мать голодных детей, а за это наивное, тщетное и трагическое стремление к справедливости.

В романе два решающих поворотных пункта. Один — претворение идеи Раскольникова в кровавую действительность, несущую будто бы осуществление его горделивых замыслов, другой — начало крушения, признание, что кровь Лизаветы была не случайностью, а необходимым следствием убийства паука — процентщицы. Сознание начавшегося крушения было столь невыносимо, что Раскольников почувствовал было на мгновение ненависть к Соне, к Соне, которая была сама любовь, которую он любил и чей приговор означал для него вотум всех тех, во имя которых он начал свой поход.

Известна запись Достоевского, из которой обычно приводятся только отдельные фразы: «При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле, я, конечно, народен — хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему. Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой».

Постоянный предмет непрерывных исканий Достоевского — человек и действительность, человек и мир или, на религиозном языке, человек и бог. В том же контексте, из которого взята приведенная цитата, написано: «Совесть без бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного».

Центр тяжести «Преступления и наказания» лежит не во внутренних состояниях Раскольникова, не в психологических реакциях на испытываемые им несчастья, не на его индивидуальном чувстве жизни, ее неполноты, ее трагизма и не на его индивидуальном представлении о том, в чем выражается полнота, радость и мощь жизни. «Преступление и наказание» — повествование об объективном мире, и персонажи его, и прежде всего Раскольников, взяты из самой действительности, увиденной особым образом.

Реализм Достоевского не утешал, не убаюкивал, он вселял разочарование и отвращение, — вот то самое разочарование и отвращение, которое испытывал от мира Раскольников. Реализм Достоевского не утешал и не убаюкивал потому, что он не доверялся обманчивой поверхности будничной жизни с ее каждодневными мелочами и с ее казенными инерционными догмами и нормами.

Всеми фибрами своего художнического сознания Достоевский чувствовал, что сквозь тонкую оболочку привычной и даже пошлой обыденности вот-вот прорвутся своевольные неслыханные мятежи, индивидуальные и общие, невиданные перемены. Достоевский знал одно: мир разочаровался в своих старых идеалах, мир неустойчив, вот-вот сойдет со своей колеи. Достоевский видел: люди с совестью и разумом не могут согласиться жить по-старому, а как прийти к новому, не знают, ошибаются, сбиваются с толку, принимают за идеал гадательные и софистические построения вроде идеи Раскольникова. «Нет оснований нашему обществу… Колоссальное потрясение, — и все прерывается, падает, отрицается, как бы и не существовало.

И не внешне лишь, как на Западе, а внутренне, нравственно».

Истинный реалист и должен, по мнению Достоевского, сосредоточиться на этом переходном времени, с его утраченными традициями, с его невыработанными идеалами, с его тупиками и судорожными исканиями выхода. Большинство людей вовлечено в поток, который еще неизвестно в какое море впадет, и реалисту не остается ничего другого, как исследовать этот поток, даже в том случае, если он вместе со всеми еще не знает, к какому берегу его прибьет.




Роман «Преступление и наказание», в котором «вся душа с кровью положится»