Романтическая традиция пейзажа в лирике А. А. Фета
В его стихах во всей своей красоте предстают все времена года: и лето, и зима, и весна с цветущими деревьями, да с первыми цветами, и осень с журавлями, кричащими в степи. Мне кажется, образ журавлей, так любимый многими русскими поэтами, впервые обозначил Фет. В поэзии Фета природа изображена детально.
В этом плане он новатор. До Фета в русской поэзии, обращенной к природе, царило обобщение. В стихах Фета мы встречаем не только традиционных птиц с их привычным поэтическим ореолом, таких как соловей, лебедь, жаворонок, орел, но и таких простых
И слышу я: в изложине росистой Вполголоса скрыпят коростели.
Знаменательно, что здесь мы имеем дело с автором, который по голосу различает птиц, и более того — замечает, где эта птица находится. Это, конечно, не просто следствие хорошего знания природы, но любовь к ней поэта, давняя и глубокая. По-видимому, в работе над стихами о природе автор должен обладать безошибочным вкусом, потому что в противном случае он тут же рискует впасть в подражание народной поэзии, которая изобилует такими описаниями.
Прав С. Я. Маршак в своем восхищении свежестью и непосредственностью
На мой взгляд, Маршак точно заметил и еще одну особенность поэзии Фета: «Природа у него — точно в первый день творения: кущи дерев, светлая лента реки, соловьиный покой, журчащий сладко ключ… Если назойливая современность и вторгается иной раз в этот замкнутый мир, то она сразу же утрачивает свой практический смысл и приобретает характер декоративный». Как важную грань Фета-пейзажиста хочу отметить его импрессионизм.
Импрессионист не чурается внешнего мира, он зорко вглядывается в него, изображая его таким, каким он представляется его мгновенному взгляду. Импрессиониста интересует не предмет, а впечатление:
Лишь ты одно скользишь стезей лазурной; Недвижно все окрест… Да сыплет ночь своей бездонной урной К нам мириады звезд.
Читателю ясно, что внешний мир изображается здесь в том виде, какой ему придало настроение поэта. При всей конкретности описания деталей природа все равно как бы растворяется у Фета в его лирическом чувстве. Природа у поэта очеловечена, как ни у одного из его предшественников.
Цветы у него улыбаются, звезды молятся, пруд грезит, березы ждут, ива «дружна с мучительными снами». Интересен момент «отклика» природы на чувство поэта:
…в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь.
Об этом двустишии Лев Толстой писал: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» Надо полагать, что Лев Николаевич, одновременно «ворча», признал в Фете великого поэта. Он не ошибся. Фет хорош и в любовной лирике. Его пейзажный багаж пригодился ему в его романтических стихотворениях о любви. Фет всегда выбирал темой для своих стихов только красоту — в природе, в человеке.
Сам поэт был уверен: «Без чувства красоты жизнь сводится к кормлению гончих в душно-зловонной псарне». Прекрасные, блистательные фетовские пейзажи всегда будут украшать нашу жизнь.
Основа поэзии Фета — мир личных переживаний, воспевание красоты мироздания
Красота разлита по всему мирозданию…», — говорил поэт. Природа становится у Фета средством выражения лирического чувства восторга, наслаждения. Создание прекрасных стихов о любви объясняется не только божеским даром и особым талантом поэта. В случае с Фетом оно имеет и реальную автобиографическую подоплеку. Вдохновением для Фета являлась любовь его молодости — дочь сербского помещика Мария Лазич.
Любовь их была столь высока и неугасаема, сколь и трагична. Лазич знала, что Фет никогда не женится на ней, тем не менее ее последними словами перед смертью было восклицание: «Виноват не он, а я!» Обстоятельства ее смерти так и не выяснены, как и обстоятельства рождения Фета, но есть основания полагать, что это было самоубийство. Сознание косвенной вины и тяжести утраты тяготило Фета на протяжении всей его жизни, и результатом этого явилось двоемирие, чем-то сродни двоемирию и Жуковского.
Современники отмечали холодность, расчетливость и даже некоторую жестокость Фета в повседневной жизни. Но какой контраст это составляет с другим миром Фета — миром его лирических переживаний, воплощенных в его стихотворениях. Всю жизнь Жуковский верил в соединение с Машей Протасовой в другом мире, он жил этими воспоминаниями.
Фет также погружен в свой собственный мир, ведь только в нем возможно единение с любимой. Фет ощущает себя и любимую нераздельно слитыми в другом бытии, реально продолжающемся в мире поэзии: «И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить, но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить». Поэт постоянно ощущает духовную близость со своей любимой.
Об этом стихотворения «Ты отстрадала, я еще страдаю…», «В тиши и мраке таинственной ночи…». Он дает любимой торжественное обещание: «Я пронесу твой свет через жизнь земную: он мой — и с ним двойное бытие» .
Поэт прямо говорит о «двойном бытии», о том, что его земную жизнь поможет ему перенести лишь «бессмертие» его любимой, что она жива в его душе. Действительно, для поэта образ любимой женщины на протяжении всей жизни являлся не только прекрасным и давно ушедшим идеалом другого мира, но и нравственным судьей его земной жизни. В поэме «Сон», посвященной также Марии Лазич, это ощущается особенно четко.
Поэма имеет автобиографическую основу, в поручике Лосеве легко распознается сам Фет, а средневековый дом, где он остановился, также имеет свой прототип в Дерпте. Комическое описание «клуба чертей» сменяется неким морализаторским аспектом: поручик колеблется в своем выборе, и ему вспоминается совсем иной образ — образ его давно умершей любимой. К ней он обращается за советом: «О, что б сказала ты, кого назвать при этих грешных помыслах не смею».
Литературовед Благой в своих исследованиях указывает на соответствие этих строк словам Вергилия к Данте о том, что «как язычник, он не может сопровождать его в рай, и в спутники ему дается Беатриче». Образ Марии Лазич для Фета является нравственным идеалом, вся жизнь поэта — это стремление к идеалу и надежда на воссоединение.
Но любовная лирика Фета наполнена не только чувством надежды и упования. Она также глубоко трагична. Чувство любви очень противоречиво, это не только радость, но и муки, страдания. В стихах часто встречаются такие сочетания, как радость — страдание, «блаженство страданий», «сладость тайных мук». Стихотворение «На заре ты ее не буди» все наполнено таким двояким смыслом.
На первый взгляд перед нами безмятежная картина утреннего сна девушки.
Но уже второе четверостишие сообщает какое-то напряжение и разрушает эту безмятежность: «И подушка ее горяча, и горяч утомительный сон». Появление «странных» эпитетов, таких, как «утомительный сон», указывает уже не на безмятежность, а на какое-то болезненное состояние, близкое к бреду. Далее объясняется причина этого состояния, стихотворение доходит до кульминации: «Все бледней становилась она, сердце билось больней и больней».
Напряжение нарастает, и вдруг последнее четверостишие совершенно меняет картину, оставляя читателя в недоумении: «Не буди ж ты ее, не буди, на заре она сладко так спит».
Эти строки представляют контраст с серединой стихотворения и возвращают нас к гармонии первых строк, но уже на новом витке. Призыв «не буди ж ты ее» звучит уже почти истерично, как крик души. Такой же порыв страсти чувствуется и в стихотворении «Сияла ночь, луной был полон сад…», посвященном Татьяне Берс. Напряжение подчеркивается рефреном: «Тебя любить, обнять и плакать над тобой».
В этом стихотворении тихая картина ночного сада сменяется и контрастирует с бурей в душе поэта: «Рояль был весь раскрыт и струны в нем дрожали, как и сердца у нас за песнею твоей».
«Томительная и скучная» жизнь противопоставлена «сердца жгучей муке», цель жизни сосредоточена в едином порыве души, пусть даже в нем она сгорает дотла. Для Фета любовь — костер, как и поэзия — пламя, в котором сгорает душа. «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: там человек сгорел!» — восклицает Фет в стихотворении «Когда читала ты мучительные строки…». Мне кажется, что так же Фет мог сказать о муке любовных переживаний.
Но один раз «сгорев», то есть пережив настоящую любовь, Фет тем не менее не опустошен, и всю свою жизнь он сохранил в памяти свежесть этих чувств и образ любимой.
Романтическая традиция пейзажа в лирике А. А. Фета