Сложность синтаксического строя романа «Война и мир»
Некоторые современники и последующие критики сравнивали «Войну и мир» с «Капитанской дочкой». Для этого есть известные основания. Толстой шел вслед за Пушкиным, когда, в сущности, отрицал манеру исторического повествования, которой подражали русские романисты 20-30-х годов XIX века. Как и Пушкин, он знал, что правда истории не может быть принесена в жертву романической интриге.
Связь истории с вымыслом основана в «Войне и мире», как и в «Капитанской дочке», не на произвольных догадках и сцеплениях, а на внутреннем, историческом
Но Толстой продемонстрировал иное художественное освоение исторического материала. Ход самой истории определяет сюжетное движение «Войны и мира». К раскрытию исторических событий и лиц Толстой подошел как к выявлению объективного движения истории, вовлекающего в свой поток массу субъективных воль.
«Война и мир» одна из немногих в мировой литературе XIX века книг, к которой по праву прилагается наименование романа-эпопеи. События большого исторического масштаба, жизнь общая составляют основу ее содержания в ней раскрыт исторический процесс, достигнут необычайно широкий охват русской
Многих первых читателей «Войны и мира» смущала сложность синтаксического строя. В сравнении со сжатой пушкинской прозой или изяществом прозы Тургенева язык Толстого казался громоздким. Советские исследователи показали, что осложненный синтаксический строй прозы Толстого является нужным ему инструментом социального и психологического анализа, что это существенная составная часть стиля именно романа-эпопеи.
«Война и мир» не продолжает преемственно линию русского или западноевропейского исторического романа, но преображает традицию. Жанр романа-эпопеи был создан Толстым впервые и уже после него развивался, видоизменяясь, в творениях писателей XIX века, в русском историческом романе советской поры. В литературе о Толстом предпринималась попытка связать «Войну и мир» с мемуарной литературой. Эта попытка бесплодна. Сам Толстой противополагал себя «писателю мемуаров».
Если известное сопоставление здесь возможно, то лишь с таким созданием мемуарно-эпического жанра, как «Былое и думы» Герцена.
Далеко не случаен тот факт, что эпическое произведение нового времени появилось именно в России. В 60-е годы, в самом начале исторического перелома, в ней еще не была полостью разрушена та патриархальная общность мира, которую прославил Толстой. С другой стороны, эпоха пробуждения народных масс к исторической деятельности в период подготовки революции могла и должна была породить эпос Толстого, чье творчество явилось, по словам Горького, «зеркалом русской революции».
Что касается философии, историко-философских отступлений, они, конечно, необходимый элемент «Войны и мира», но не настолько важный, чтобы определять своеобразие жанра, — как, например, в действительно философских романах и повестях Вольтера или В. Одоевского, А. Герцена.
В книге Толстого философия, сколь она ни важна, занимает подчиненное положение. Как, впрочем, и сама история. Роман писался не для воссоздания истории, он не был и не стал исторической хроникой, — создавалась книга о жизни всего народа, нации, создавалась художественная, а не исторически достоверная, не исчерпывающая правда.
Многое из собственно истории тех лет не вошло в книгу. Универсальность взамен исторического правдоподобия, иллюстративности — таков художественный закон эпопеи, вернее романа-эпопеи, поскольку произведение создавалось в XIX веке. Как мы убедились уже в XX столетии, Толстой явился в своей книге не столько летописцем, сколько предсказателем.
Представляется верной и точной мысль А. А. Жук: «История — проводник эпичности в его повествовании»2.
Однако историко-философские отступления, авторские размышления о прошлом, настоящем и будущем — необходимая составная часть жанровой структуры «Войны и мира». И когда в издании 1873 года Толстой попытался изменить, облегчить структуру, освободив книгу от рассуждений, он сам нанес своему творению серьезный ущерб. Почти все прижизненные издания романа и все современные не приняли эту переделку, хотя она была осуществлена автором в его последнем «авторизованном издании».
Стремительное движение вперед у Толстого всегда сопровождалось острым недовольством прошлым, уже сделанным. Такое недовольство было признаком назревавшего или свершившегося перелома. Именно в начале 70-х годов — когда создавалась «Азбука», писались простые и строгие по стилю рассказы для детей — происходили глубокие и весьма радикальные изменения в художественном стиле, поэтике Толстого. В марте 1872 года, посылая Страхову для журнала «Заря» рассказ «Кавказский пленник», он писал: «Это образец тех приемов и языка, которым я пишу и буду писать для больших». В его эстетических взглядах именно на рубеже 70-х годов, перед «Анной Карениной», произошел серьезный перелом.
Простота и ясность художественного рисунка казались ему теперь главнейшим достоинством стиля. С восхищением отзывался он именно в эти годы о «нагой простоте» прозы Пушкина, о наивной силе и прелести древнегреческого искусства, русской народной поэзии. Для «Азбуки» из «Войны и мира» подошел лишь один фрагмент безыскусный рассказ Платона Каратаева о невинно осужденном купце.
Сложность синтаксического строя романа «Война и мир»