Своеобразие рассказов Александра Жолковского
В свете концепции Юнга понятнее становится смысл следующего высказывания Жолковского: «Действительно, как мог читать и писать Борхеса, а значит, и быть им какой-то лже-профессор псевдо-3., когда и сом без пяти минут нобелевский лауреат на вопрос, он ли является знаменитым Борхесом, отвечал «Иногда», и в каждом из трех полуосиленных профессором 3. рассказов нашел повод подчеркнуть, что писавший их Борхес — это не совсем тот Борхес, который в них фигурирует?»
Ответ Борхеса может быть истолкован и как шутка, и как признание в том, что
Спиноза утверждал, что сущее стремится пребыть собой, камень — вечно быть камнем, тигр — тигром.
Мне суждено остаться Борхесом, а не мной, но я куда реже узнаю себя в его книгах, чем во многих других или в самозабвенных переборах гитары». Однако и этот текст написан писателем, а не «просто человеком» Борхесом, противоречие остается неразрешенным.
Жолковский далеко не так серьезен и академичен, как на первый взгляд может показаться. Напротив, чем далее, тем более откровенно он иронизирует, хохмит, мистифицирует. Вскрывая относительный характер истин-суждений Юнга о творческой личности, Жолковский доводит логику его мысли до абсурда и, так как любой человек в каждый новый момент жизни не тот, каким был прежде, и в глазах каждого из окружающих разный, «размножает» Борхеса: Борхесов — не Борхесов становится столько, сколько воспринимающих лиц; сам же Борхес как единая творческая личность как бы исчезает, превращается в фикцию, лишь объект интерпретаций. А раз Борхес в определенные моменты жизни бывает не Борхесом, то он — мистифицирует читателей Жолковский, переводя условно-метафорическое в план реальный, — может оказаться в этот момент кем-нибудь другим: почему бы не Набоковым, с которым в один год родился?
Наконец, почему бы не Пушкиным, ранее и другими словами выразившим ту же мысль о неидентичности художника и человека, что и Борхес? И с целью подчеркнуть это сходство, Жолковский, иронизируя, весьма вольно, с использованием типично советских штампов пересказывает пушкинскую цитату
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботах суетного света Он малодушно погружен; Молчит его святая лира. Душа вкушает хладный сон, И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он
Следующим образом: «… в свободное от творческой работы время писатель представляет собой совершенно другую личность, нежели в момент вдохновенного служения музам» . Иронизирует писатель и над собой, взявшимся перевести на язык прозы непереводимое — поэзию, и над клише советского литературоведения, и над людьми, абсолютизирующими относительные научные истины.
Начатую литературную игру Жолковский «переносит в жизнь», описывает своего рода эксперимент профессора 3. по проверке юнгианской концепции практикой — путем наблюдения над «одним из немногих доступных прямому наблюдению профессора объектов его исследования» — писателем-эмигрантом С. Ряд задаваемых читателю загадок, косвенным образом сообщаемых сведений о жизни и творчестве позволяет понять, что речь идет о первом прозаике русской литературной эмиграции Саше Соколове.
Общение профессора 3. и писателя С. описано в духе травестии, причем пародируются отношения «следователя/»подследственного», чему служит пародийное использование клише юридической литературы. По-видимому, Жолковский и прибегает к тайнописи и шутливому тону, чтобы в необидной форме обнародовать результаты «расследования» профессора 3.: «… допрашиваемый С., начисто отрицающий знакомство с многочисленными, по мысли профессора 3., родственными писателю С. произведениями русской и мировой классики и или прикидывающийся в своем запирательстве этаким дурачком-второгодником, или уж и впрямь неспособный без бумажки связать двух слов о литературе, и загадочный С.- автор трех, наверное, самых красноречивых за всю историю отечественной словесности романов, никак не могли являться одним и тем же лицом, разве что очень и очень иногда» .
Характерно, что Жолковский дает несколько версий, по-разному трактующих несовпадение обликов С., но ни одна из них не опровергает факт своеобразного раздвоения его личности. Данное явление получает у Юнга следующее разъяснение: «Очень редко встречается
«… Его частичный, а точнее уменьшительный тезка писатель С.»: великий предшественник — Пушкин, его имя Александр, как и имя Жолковского, уменьшительное от «Александр» — Саша — такова разгадка имени.
«Мелькнувшая было идейка о зашифрованном в названиях его трех книг имени писателя как-то не вытанцовывалась. Ну, хорошо, в первом слове названия первого романа полупрочитывалась, правда, не без некоторого усилия, фамилия автора; в заглавие второго были вынесены названия двух животных, то есть, собственно, одного и того же, взятые в диком и домашнем вариантах, что позволяло протянуть аналогию к той хищной птице, от которой образована была опять-таки фамилия С. и которая в давние времена приручалась для охоты и тем самым имела и домашнюю ипостась; наконец, в имени заглавного героя третьего романа содержалась часть авторского имени » : название приручавшейся для охоты птицы — сокол, производная от него фамилия — Соколов; заглавия трех упоминаемых романов Соколова — «Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия»; слово «школа» созвучно со словом «Соколов»; в слово «Палисандр» входит часть имени Соколова — Александр.
Своеобразие рассказов Александра Жолковского