Художественное многообразие лирики Блока
Гражданским устремлениям Блока эпохи реакции соответствуют выпады его против массовой модернистской литературы, в которой он видел угрозу, исходящую от современной индивидуалистической стихии с ее нигилистическим эстетизмом, «болезнью «иронии» и «нравственным упадком» «Вечера «искусств» и др..
Духовное оскудение, помутнение живого и активного представления о целях и ценностях — «беспутность» — и были для Блока главными признаками враждебного ему модернизма. В одном из позднейших писем к молодому поэту
Желая представить все это духовное движение Блока в синхронной проекции, как логическую
Жизнь без начала и конца. Нас всех подстерегает случай
Здесь — восприятие жизни как хаоса безначальных и беззаконных стихийных сил, антихристианское представление о бесконечном и неуправляемом мире. Далее?
Над нами сумрак неминучий, Иль ясность божьего лица
Итак, от поэтизации этически нейтральной стихии, от своеволия «антитезы» Блок переходил к заявлениям о долге и ответственности, то есть к признанию значимости нормативных начал. Есть основание утверждать, что «норма» в конечном счете, восходила у Блока к давнему прошлому, к темам «священной любви», звучащим в его стихах не только до «Балаганчика», но и позже.
Однако в той более поздней стадии, о которой идет речь, нормативное сознание Блока наполнилось новым содержанием и облеклось в новую форму, в которых в какой-то мере давали себя знать идеи русской демократической культуры XIX столетия и ее традиции в современной поэту литературе. Так или иначе, оба начала — стихии и нормы, связанной с мыслью о долге, сосуществовали в творческом сознании Блока, сливались друг с другом, расходились и сталкивались. На языке той эпохи можно было бы сказать, что «диописизм» Блока регулировался не только «аполлоповским», но и ненавистным для Ницше «сократовским», морально-рационалистическим началом. Стихия, несущая поэзию Блока, сообщала ей силу и потенциальную направленность, в то время как чувство нормы — не ограниченной суживающей формулой и тем самым не посягавшей на поэтическую свободу — уточняло и корректировало это направление.
Даже в таком журнале, как «Аполлон», указывалось, — думается, с некоторым преувеличением — на «морализм» блоковского творчества: «Этот морализм придает поэзии Блока впечатление какой-то особенно Шиллеровской человечности».
Как пример живого и подлинного в своей органичности взаимодействия этих двух моментов можно назвать изумившее современников Блока стихотворение «Незнакомка» . Одна из особенностей этого стихотворения — в диалектически противоречивом, эмоционально закрепленном единстве стихийной, наркотически завораживающей, этически нейтральной поэзии и противоборствующего нормативно-оценочного начала, то есть прямого осуждения. Иначе говоря, трагизм стихотворения в том, что формулы «истина в вине» в устах пьяниц и поэта, отличаясь по уровню и содержанию, тем не менее по своему лирическому смыслу в какой-то мере сближаются, и в стихотворении, при всем его двоемирии, это сближение с болью осознается. Блок пишет об этом как о чем-то недолжном, горьком, но данном, проникающем в современное сознание: «Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, — явлена миру, все — едино, единое — есть мир».
Поэтому свою «Незнакомку» Блок принимает как явление искусства, как определенный момент развивающегося сознания, но «на суде духа» вспоминает о пен — о символе, стоящем за нею, — с оттенком отчуждения и сомнения: «красавица кукла, синий призрак, земное чудо».
Голос совести и долга осмыслялся Блоком как зовущий в путь. «Он не «ставил себе идеалов», к которым полагается «стремиться», — писал Блок об Ап. Григорьеве, но сам Блок, хотя бы и с этой иронической «очищающей» — поправкой, без всякого напора и нажима, все же «ставил» их. Идущее изнутри и извне сливалось здесь в неразрывное целое. «Читатель, особенно русский,- писал Блок еще в 1907 году, — всегда ждал и ждет от литературы указаний жизненного пути».
Художественное многообразие лирики Блока