Художественное наследие Горького
В ранних горьковских произведениях действовали социально конкретные лица — главным образом отвергнутые обществом босяки. Критическая направленность рассказов об их горькой доле — очевидна. Не вызывает сомнений значимость и другого мотива. В своем презрении к уродливым собственническим устоям деклассированный люд нес в себе стихийное, часто странно проявленное влечение к воле, свободе, столь дорогое даже в этом качестве автору.
Все важные акценты проставляются, однако, только по мере открытия какого-то глубинного нерва человеческой
О художественном наследии Горького будет разговор особый. Сейчас хочется лишь коснуться одного момента. Многих персонажей рассказов о босяках гнетет тоска. Она приводит людей к разному поведению: к озлоблению, драке, преступлению, беспробудному запою, бестолковому бродяжничеству.
Причина всех несчастий общая. Добрый, способный Коновалов не единожды признается: «Жизнь у меня без всякого оправдания. Живу, тоскую…
Зачем? Внутреннего пути у меня нет…» Этот, по его же собственному определению, «тлеющий человек» постоянно мучается
Красавец и силач Артем не любит говорить и молча влачит свое плотоядное и ожесточенное существование. Но и он дан в тот период, когда «глухое чувство недовольства чем-то росло в его груди, как жернова, ворочались думы без слов».
В разных общественных слоях современники увидели сходные недуги одинокой, заблудшей души. Увидели и, каждый по-своему, оттенили массовость разрушительных процессов. Для этого и осваивались новые формы повествования. Критика сразу заговорила о поисках авторитарного стиля. Поиски действительно были, только отнюдь не ради личных амбиций писателей.
Сам жизненный материал и особенности его восприятия предопределили подвижные, гибкие средства художественной выразительности.
На этом пути складывался и совершенно необычный творческий опыт. Л. Андреев, болезненно ощутивший глубокий разлад человека с самим собой, начал объективировать некоторые его внутренние состояния. «Героями» писателя оказались Молчание, Стремление в даль, Отчуждение, Мысль и т. д. Многие рассказы так и назывались: «Молчание», «В темную даль», «Смех», «Мысль»… Немудрено, что Андреева стали отлучать от реалистической литературы. Сложность условных построений, непрямое выражение авторских оценок привели и к более печальному следствию.
Талантливого прозаика и драматурга заподозрили в антидемократизме, неверии в человеческий разум. Все было иначе. Андреев обладал редким даром — переживанием духовных потрясений эпохи, «борьбы идей» . Если говорить о связях с реализмом, то они здесь самые тесные и перспективные.
Неслучайна проблемно-тематическая перекличка Андреева с его современниками. Едва ли не острее других он помог прочувствовать как бы изнутри метания матерого индивидуалиста, трагедию отчуждения от мира, обреченность стихийного существования. С другой стороны — противоположное, страстное влечение личности к любви, самоотвержению и дерзанию во имя страждущих.
Верно прогнозируя тенденции общественного сознания, писатель предельно укрупнял их в образе, сгущал чуть ли не до сверхъестественности отдельные настроения, краски, опуская или резко сужая контакты с живой жизнью, деятельностью и отношениями героев. Возникала порой некая односоставная картина, населенная устрашающими фигурами бесконечного страдания — «Стена» или зла — «Мысль». Б. Зайцев сразу избрал, как сказал позже, «новую манеру» повествования.
Эта манера была чуть ли не противоположностью андреевской. И потому, что Зайцев даже в мрачных произведениях избегал «жути». Главным образом потому, что, по собственному признанию, «писал тогда в импрессионистском роде».
Иначе говоря, стремился естественно, в сиюминутных изменениях запечатлеть реальный мир, обобщить свои мимолетные ощущения.
Бесчисленные «земные печали» переживают герои Зайцева. Итог их мук почти всюду, однако, просветлен. Человек, потерявший всех близких, ощущает «усыпительный и чарующий» ход Времени, «нежную радость» Памяти о давно минувшем. Миновав губительные пороги Реки жизни, Аграфена ловит внутренним взором «вечные образы любви»: в чувстве дочери к возлюбленному узнает свою «далекую весну» . В завершающем аккорде повествований раскрывалось все и всех примиряющая сущность Бытия, Души, Любви.
Почему все-таки лишь эти высшие ценности дают отдохновение? Сами люди, как убеждает Зайцев, подчинены власти темных инстинктов, жестоких поползновений, ошибочных представлений. Аграфена сначала наслаждается «кровавой любовью», где только «огонь и беспощадность», затем предается «плотской, больной, темной, непонятной» страсти к мальчику.
Герой «Изгнания» долго влачит бесцельное и фальшивое существование. Николай после мелкого воровства и жульничества осознанно «покупает» себе жену, а поймав ее на измене, убивает.
Нечистый, плотоядный и опустошенный мир, в котором все врожденные людские слабости получают безобразное усиление, явил Зайцев. Неудивительно, что только мечта о «нездешнем», «зеркальные дали» реки, «голубая порфира неба» рождают волнующее тяготение к «великому и ангелическому», божественной правде, не имеющей места в человеческих отношениях. Поклонение вечной гармонии возникло из неприятия каждодневного, сиюминутного несовершенства.
Читаешь произведения-малютки и поражаешься утонченному мастерству писателей. В одном побуждении души они различали «опознавательный знак» и своей современности, и человеческой природы как таковой. Поэтому таким экономным было повествование о долгих годах, стремительным — перемещение во времени и пространстве, синтетическим — выражение частного и общего, объективного и субъективного.
Рассказ, небольшая повесть вмещали сложное содержание.
Отсюда вовсе не следует, что проза была ограничена интересом к одной личности. Внутренний настрой героя всегда соотносился с состоянием его окружения. В творчестве писателей существовала тенденция к тематической циклизации произведений. У Бунина, Зайцева — притяжение к русской деревне.
Куприна увлекала армейская и артистическая среда. Взгляд Андреева был обращен к городскому разночинному населению. Каждое произведение воспринималось звеном общей мозаичной картины.
Художественное наследие Горького