Антивоенная тема в немецкой литературе ХХ века
XX век для Германии стал трагическим веком. В этот век в Германии стала возможной победа тех, для кого тонкая пленка многолетней европейской цивилизации с ее гуманистическими традициями уважения к отдельной личности была лишь досадной помехой — и эта пленка была сорвана. Первопричин трагедии много — здесь и поражение в первой мировой войне, увенчавшееся позорным для Германии Версальским миром, вследствие чего в общественное сознание на достаточно широком срезе внедрилась идея реванша; здесь и экономическая нестабильность послевоенных
Вот как описывает герой-рассказчик из романа Ремарка «Три товарища» свое экономическое «процветание» в 1923 г., — «Тогда была инфляция. Мое месячное жалованье составляло двести миллиардов марок. Деньги выплачивали дважды в день, и после каждой выплаты предоставлялся получасовой отпуск, чтобы обежать магазины и что-нибудь купить, пока не вышел новый курс доллара».
А впереди был еще знаменитый экономический кризис конца 20-х — начала 30-х годов. Миллионы немцев жили в постоянной тревоге за свой завтрашний день, а законным образом избранное парламентское правительство все чаще демонстрировало
Миллионы рассуждали так, как рассуждала уже после прихода Гитлера к власти работница Анна из романа Л. Фейхтвангера «Семья Опперман»: «В общем, переворот был необходим. Прежние правители… и шагу не делали без множества оговорок, оговорок на «законнейшем основании»… Новые правители хитры и грубы, но они действуют».
Демократическое правительство все в большей степени теряло популярность, и все большее количество людей испытывало потребность в «сильной руке», которая сумеет «навести порядок» в экономике, обеспечить всех трудоспособных рабочими местами, привлечь к принудительному труду разного рода «паразитов» , «очистить» Германию от не слишком качественного «человеческого материала» и, главное, несколько умерить аппетиты крупной буржуазии.
Подобные настроения, конечно, не могли охватить всю Германию, но они носились в воздухе, они были достаточно распространенными, с ними невозможно было не считаться — равно как и с приобретающими все большую популярность национал-социалистскими лидерами с их простыми и конкретными обещаниями в короткий срок вытащить Германию из хаоса, с их презрением к «гнилой» европейской цивилизации со всеми ее атрибутами, вроде «прав человека» или «правового государства», с их весьма привлекательной идеей национального превосходства (а это действительно пьянящее
Чувство — чувство собственного превосходства по праву рождения, вне зависимости от личных качеств или личных достижений), с их презрением к интеллекту и апелляцией к «здоровому» животному началу в человеке. Это тоже, увы, может быть привлекательным для того, кто в силу каких-то причин не сумел приобрести достаточно богатого культурного багажа — и вдруг открыл для себя, что, оказывается, его необразованность и малокультурность — это вовсе не недостаток, что он-то как раз и ближе к «здоровой природе», нежели разного рода «высоколобые» интеллектуалы, что, оказывается, «…профессорская наука оказывает губительное воздействие: она уводит прочь от инстинкта» и что вообще «с твердым характером можно многого добиться в жизни даже при ничтожных знаниях» .
А если прибавить сюда тонкую игру на человеческой потребности в чуде: реальность была достаточно беспросветной, и многие испытывали потребность забыться, снять с себя личную ответственность за собственные поступки, передоверить свое «Я» какому-нибудь «вождю»-чудодею, который бы в конце концов привел народ к «всеобщему счастью»? А если прибавить сюда искусное моделирование образа врага, доведшего Германию до национального позора? А если прибавить сюда один из «стержневых» принципов национал-социализма — романтически окрашенную идею грядущей «Великой Германии» как высшего приоритета, перед которым должны померкнуть интересы отдельной личности — «песчинки» внутри великого Целого? Это привлекало не всех, даже не большинство — но, к сожалению, достаточно многих.
Безусловно, отразились на судьбе Германии в XX веке и специфические условия, в которых происходило развитие германской государственности в предыдущих столетиях. Дело в том, что к началу 30-х годов XX века Германия — страна богатейшей духовной культуры — не обладала достаточно развитой традицией политической демократии и защиты прав отдельного человека.
Позади — долгие века феодальной раздробленности, когда Германия была разделена на 36 микрогосударств, в каждом из которых власть безраздельно принадлежала монарху. Естественно, что в таких условиях вмешательство государственных органов практически во все дела своих подданных было практически тотальным, а зависимость подданных от государства была практически абсолютной. При этом в большинстве германских княжеств воля государства была практически тождественной воле князя, который мог карать и миловать по своему усмотрению, порой не особо оглядываясь на законы собственного княжества.
Можно вспомнить в этой связи гофмановских героев, которые в чем-то напоминают марионеток в руках правителя: одного и того же человека в один момент можно обрядить в министерский мундир с орденом Зелено-пятнистого тигра, а в другой момент этим же человеком можно перебрасываться, словно мячом. Подобная традиция почти тотального государственного вмешательства отразилась и на немецком социалистическом движении: еще в XIX веке многие лидеры этого движения делали ставку на дальнейшее усиление вмешательства государства в жизнь своих подданных, на «полицейский социализм», который обеспечивал бы всеобщее казарменное равенство и «железный порядок» . Увы, относительно демократическим и правовым государством, с надежной системой защиты прав личности, с четким приоритетом права перед личной властью Германия стала лишь незадолго до прихода к власти нацистов.
Это, увы, недостаточный срок для того, чтобы победа тоталитарного режима стала невозможной государство — и к 1917 г. просто не успела пройти ту часть пути, которая сделала бы дальнейшее движение необратимым).
Антивоенная тема в немецкой литературе ХХ века