Читаем стихотворения Иосифа Бродского
Вот уже более десяти лет мы свободно читаем стихотворения Иосифа Бродского. Беспрепятственно. Четверть века назад он был выслан из Ленинграда. Через восемь лет, спасаясь от преследований, был вынужден эмигрировать.
С тех пор его стихи бродили из дома в дом нелегально, при обысках их изымали как крамолу. А в 1988 году Шведская королевская академия присудила Бродскому Нобелевскую премию. И журналы наперебой стали печатать его стихи и поэмы, воспоминания.
Началось издание его книг на Родине.
Его творчество в течение четверти века пользуется
Жизнь Бродского богата драматическими событиями, неожиданными поворотами, мучительными поисками своего места. Поэт родился и вырос в Ленинграде. С городом на Неве связаны первые шаги в поэзии.
В начале шестидесятых годов Анна Ахматова называла Бродского своим литературным преемником. И в дальнейшем именно с ним связывала надежды на новый расцвет русской поэзии, сравнивая его по масштабу дарования
Характерно начало «Стансов»: Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Однако и в зрелом творчестве поэта, в произведениях, написанных в эмиграции, время от времени возникает ленинградская тема: Я родился и вырос в балтийских болотах, подле серых цинковых волн, всегда набегавших по две. и отсюда — все рифмы, отсюда тот блеклый голос, вьющийся между ними, как мокрый волос… Нередко ленинградская тема передается поэтом косвенными путями.
Такая важная для зрелого Бродского имперская тема в своих истоках связана с жизнью в бывшей столице Российской империи. Подчеркнутый аполитизм поэзии Бродского резко диссонировал с принципами официозной литературы; поэта обвиняют в тунеядстве и осуждают на пять лет ссылки, хотя к этому времени перу Иосифа Александровича принадлежало около ста стихотворений.
Через полтора года он вернулся в Ленинград, много работал, занимался переводами. Это оттачивало его поэтическую лексику. Но официально он не признан, стихи его не печатаются, статьи о нем самые неопределенные. В 1972 году Бродский вынужден был уехать в США, где являлся почетным профессором ряда университетов.
В США один за другим выходят его поэтические сборники: «Стихи и поэмы», «Остановка в пустыне», «В Англии», «Конец прекрасной эпохи»…
В последние годы жизни Иосиф Бродский все чаще выступал как англоязычный автор. Для раннего поэта характерна динамика: движение, дорога, борьба. Она оказывала очищающее воздействие на читателей. Произведения этого периода сравнительно просты по форме.
Граница между ранним и зрелым Бродским приходится на 1965-1968 годы. Поэтический мир его как бы застывает, начинают преобладать темы конца, тупика, темноты и одиночества, бессмысленности всякой деятельности: Шей бездну мук, старайся, перебарщивай в усердьи! Но даже мысль о — как его!
— бессмертьи — есть мысль об одиночестве, мой друг. В этот период темой творчества поэта становятся любовь и смерть. Однако любовной лирики в традиционном смысле у Бродского нет. Любовь оказывается чем-то хрупким, эфемерным, почти нереальным: В какую-нибудь будущую ночь ты вновь придешь усталая, худая, и я увижу сына или дочь, еще никак не названных — тогда я не дернусь к выключателю и прочь руки не протяну уже, не вправе оставить вас в том царствии теней, безмолвных, перед изгородью дней, впадающих в зависимость от яви, с моей недосягаемостью в пей.
Любовь часто видится как бы через призму смерти, сама же смерть оказывается весьма конкретной, материальной, близкой: Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее будут твои глаза». В поэзии Бродского возрождаются философские традиции. Оригинальность его философской лирики проявляется не в рассмотрении той или иной проблемы, не в высказывании той или иной мысли, а в разработке особого стиля, основанного на парадоксальном сочетании крайней рассудочности, на стремлении к чуть ли не математической точности выражения с максимально напряженной образностью. Свою деятельность поэт сравнивает со строительством Вавилонской башни — башни слов, которая никогда не будет достроена.
В творчестве Бродского мы находим парадоксальное соединение экспериментаторства и традиционности. Этот путь, как показала практика, не ведет к тупику, а находит своих новых приверженцев. Ранняя смерть поэта прервала его жизненный путь, а не путь его поэзии к сердцам все новых и новых поклонников.
Когда Ахматова узнала о суде над Бродским, об оскорбительном обвинении в тунеядстве и о приговоре — 5 лет тюрьмы, она воскликнула: «Какую биографию делают юноше!» В искаженном мире советского Зазеркалья благополучие вызывало подозрение у несведущих, презрение у знающих. Уйдя в 15 лет из школы, Бродский пришел на завод, был фрезеровщиком. К заводу примыкали Кресты — знаменитая питерская тюрьма, в которой позже сидел «подследственный Бродский». Тюрьма, высылка, «отеческие наказания в воспитательных целях»…
Что мог ответить Бродский государству? «Почему ты не работаешь честно?
» — «Я работаю. Я пишу стихи». Бродский «отстраняется» от системы, которая ломала большинство. Он не борется, он уходит, «не снисходя» до унизительной толкотни. Уходя от государства, он погружается в культуру.
Язык — его хлеб, воздух, вода. Русский язык и Питер: «Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река высовывалась из-под моста».
Бродский удивительно вольно обращается с поэтическими размерами, очень любит разрывать предложения, иронически и неожиданно делая ударение на словах, как будто не несущих основной смысловой нагрузки: Полдень в комнате. Тот покой, Когда наяву, как во сне, пошевелив рукой, Не изменить ничего. Но он, если можно так сказать, насквозь ритмичен, ритм его сух и четок, как метроном.
Бродский бесцеремонен с пространством, но все его стихи — это организация и наполнение смыслом времени, это ужас, и наслаждение, и азарт войны, и мудрое смирение перед тем, чем нельзя овладеть и чему невозможно сдаться: «Мне все равно — где, имеет смысл — когда». Было время, когда «где» имело остроту новизны или остроту ностальгии: Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать, На Васильевский остров Я приду умирать.
Но последовательность пространства, его плоскость, тщетно стремящаяся к вертикали, побеждается объемностью времени. Бродский — поэт не столько эмоций, сколько мыслей. От его стихов ощущение неспящей, неостанавливающейся мысли. Он действительно живет не где, а когда.
И хотя в его стихах Древний Рим возникает не реже, чем советский Ленинград или Америка, «когда» Бродского всегда современно, сиюминутно. Он уходит в прошлое, чтобы еще раз найти настоящее. В его «Письмах римскому другу», имеющих подзаголовок «Из Марци-апа», шумит Черное море, связывающее ссыльного Овидия Назона и изгнанника Бродского где-то в вечности, с которой обручены все поэты, как венецианские дожи — с Адриатикой: Нынче ветрено, и волны с перехлестом.
Скоро осень. Все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, Чем наряда перемена у подруги.
Человек, поживший в двух гигантских империях, согласно улыбается римлянину: Если выпало в империи родиться, Лучше жить в глухой провинции у моря. Отдельная тема — Бродский и христианство.
Ее нельзя касаться вскользь, поверхностно. Поражает напряженное, очень личное переживание поэтом библейских и евангельских сюжетов: жертвоприношение Авраама, Сретение, но особенно настойчиво повторяется — Вифлеем, Рождество: В Рождество все немного волхвы. Возле булочной — слякоть и давка.
Из-за банки турецкой халвы Производят осаду прилавка… Богатые волхвы принесли чудесные дары Младенцу, спящему в яслях. Бедные питерские волхвы несут случайные дары своим младенцам.
Что общего?
«…смотришь в небо — и видишь: звезда». Бродский не вернулся на Васильевский.
«Где» оказалось несущественным. Он вернулся во время, в наше «когда», потому что «в качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная», как сказал поэт в Нобелевской лекции. В ней же поэт назвал тех, чьей «суммой я кажусь себе — но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности».
Это пять имен.
Три — принадлежат русским поэтам: Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Анна Ахматова. Строками Ахматовой, благословившей Бродского на высокую удачу, хочу закончить сочинение: Ржавеет золото и истлевает сталь, Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле — печаль. И долговечней — царственное слово.
Читаем стихотворения Иосифа Бродского