Идейный пафос «Тараса Бульбы»
Идейный пафос «Тараса Бульбы» — в беспредельном слиянии личных интересов человека с интересом общенародным. Лишь один образ Андрия резко обособлен в повести. Он противостоит народному характеру и как бы выламывается из главной ее темы. Позорная гибель Андрия, являющаяся необходимым нравственным возмездием за его отступничество и измену народному делу, еще более подчеркивает величие центральной идеи повести.
Духовное и телесное в повесте «Тарас Бульба» как выражение поэтики Н. В. Гоголя.
Во все времена существовало определенное
Разумеется, это самая общая и схематичная формула, не учитывающая сложное развитие представлений с античных времен. Но полное исследование проблемы в данном случае невозможно, да и излишне. Нам важно указать лишь на главную тенденцию, притом тенденцию преимущественно нового времени.
В XVIII веке эта тенденция воплотилась в таком ярком феномене, как физиогномика швейцарского писателя
Фурье. Страсти делятся на три категории: чувственные, связанные с органами чувств; аффективные, устанавливающие человеческие отношения, и направляющие страсти, стремящиеся к удовлетворению духовных потребностей. Перед нами вновь восхождение от простейшего к сложному. Идеальная общественная формация, по Фурье, должна удовлетворить все категории страстей, приведя их в гармоническое равновесие. Какова же иерархия духовных и физических способностей в гоголевской картине мира?
Прежде чем отвечать на этот вопрос, условимся в главном.
Соотношение физического и интеллектуально-духовного интересует нас не с точки зрения теоретических взглядов и мировоззрения Гоголя, а как соотношение внутри художественной структуры произведения, как существенные моменты его организации и оформления, — иначе говоря, как художественная оппозиция. В «Тарасе Бульбе» есть сцена, ключевая не только для этого произведения, но и для ряда других ранних гоголевских вещей: большинства повестей из «Вечеров», а также для «Вия». Это — первая сцена: встреча Тараса с сыновьями. «Ну, давай на кулаки! » — говорил Бульба, засучив рукава: посмотрю я, что за человек ты в кулаке!
» И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали садить друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь…» Для Тараса Бульбы и Остапа физическая сила и способность к поединку — достоинство первостепенное. Оно определяет нечто существенное в человеке. После поединка Тарас обратился к сыновьям с поучением: «Это все дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия, все это ка зна що, я плевать на все это!..» Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати. «А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье.
Вот где наука так наука! Там вам школа; там только наберетесь разуму». Бульба, вероятно, имел основания презирать схоластическое учение своего сурового века, однако не заметно, чтобы он предпочитал ему другое, более разумное.
Единственная наука, которую он признает, — война. Воинская отвага и доблесть выше интеллектуальных занятий и страсти к познанию.
Минуту спустя казаки садятся за еду. «Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, с изюмом и всякими вытребеньками, а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела, как бешеная». Еда — существенное дело, поглощение еды — похвальная человеческая способность.
Чем съедено больше, тем лучше.
Обратим внимание на этот пиршественный максимализм, отвергающий всякий изнеженный эстетизм и не желающий размениваться на мелочи. Его идеал — натуральность и полная мера. Еще более похвальна и способность к питью — вновь обильному, во всю ширь натуры. Характерно также желание Бульбы, чтобы горелка «играла и шипела, как бешеная».
Образы еды и питья передвигаются из неодушевленного ряда предметов в одушевленный.
Перед нами живая, дышащая, трепещущая стихия. Одно живое поглощает и усваивает другое. За столом звучит похвала всему съедаемому и выпиваемому. «Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка!
А как по-латыни горелка? То-то, сынку, дурни были латынцы: они и не знали, есть ли на свете горелка». Запомним для будущих выводов эту снисходительно-добродушную насмешку над иноплеменниками, не понимающими истинного смысла еды и питья.
Все это говорит о том, какое место приобретает в сознании персонажей физическое и телесное начало. Конечно, не следует абсолютизировать это соотношение. Сложность в том, что физическое и телесное начало не изолировано, но указывает на нечто более высокое; иначе говоря, с ним связана духовность ранней, «героической» эпохи народной жизни. Оттого у всех народов богатыри целых быков съедают, баранами закусывают, а бочками сороковыми запивают». Физическое, телесное, плотское соотнесено со стихией героического деяния, борьбы с врагами, духом отваги и патриотизма.
Еще прямее и непосредственнее выражается эта степень духовности в сценах коллективного танца и пения, о которых говорилось в первой главе. Помимо героической народной поэзии, на «Тараса Бульбу» .
Влияли и другие художественные традиции. Прежде всего те, которые существовали на украинской почве, в так называемых интерлюдиях. Эту художественную традицию уже не назовешь героической.
Обычный герой интерлюдий — «школьник»семинарист, по-малороссийски «дяк», или, как шутливо именовали его авторы сатир, «пиворез».
«Отбившись от школы за великовозрастием, он увлекается предметами, чуждыми строго духовной науке: ухаживает и за торговками, и за паннами, пьянствует и для добычи средств к существованию поет канты и псалмы под окнами, пускается на рискованные аферы. Он не прочь порою подшутить над неписьменным крестьянином, проделывая над ним неблаговидные шутки: объявив себя живописцем и взявшись написать портрет, он вымазывает простака сажей». Между тем с типом «дяка» связано такое соотношение человеческих способностей, при которых физическое и телесное ставится выше духовного.
Но это соотношение тоже непростое: отвращение «дяка» к школе, страсть к рискованным предприятиям и шалостям выдают человека решительного, пренебрегающего сложившимися нормами отношений с властями, со старшими, с родными и т. д. Отметим также снижение мотива любви, принимающее различные формы.
С одной стороны, это откровенное презрение к «нежбе» у Тараса Бульбы, ставившего выше любви героическое дело воинскую суровость и самоотверженность. Вместе с тем уже в ранних произведениях Гоголя наметились такие образы высших человеческих движений, которые резко контрастируют с только что отмеченной иерархией, то есть преобладанием фического и телесного над духовным и интеллектуальным. Назовем эти примеры случаями острого контраста.
Мироощущение сурового героического века, правда товарищества, сталкиваются с индивидуализирующимся, углубляющимся в самом себе личным чувством.
«Андрий… полюбил девушку из враждебного племени, которой он не мог отдаться, не изменив отечеству: вот столкновение, вот сшибка между влечением сердца и нравственным долгом…
» — писал Белинский о трагедии Андрия. Случаи острого контраста вносят дополнительные диссонансы в гоголевскую шкалу. С одной стороны, если прибегать к схематизированной формуле, телесное и физическое ставится выше духовного и интеллектуального.
Но с другой — свободное и предпочтительное развитие естественного, природного, «физического» не только ограничивается действием внеположенных этой иерархии сил, но и знает «отступления от правила», перебои.
Эти перебои создаются прежде всего случаями такого романтизированного, в высшей степени духовного переживания любви, которые находятся в обратном отношении к господствующей иерархии. Таким образом они предвещают то соотношение «физических» и «духовных» моментов, которое возобладает в гоголевском творчестве позднее.
Идейный пафос «Тараса Бульбы»