К какому типу принадлежит образ Свидригайлова
Свидригайлов тоже из разочарованных. Ему стало тошно и в Петербурге, и в целой России, и за границей. «За границу я прежде ездил, и всегда мне тошно бывало. Пе то чтоб, а вот заря занимается, залив Неаполитанский, море, смотришь, и как-то грустно. Всего противнее, что ведь действительно о чем-то грустишь!
Нет, на родине лучше: тут, но крайней мере, во всем других винишь, а себя оправдываешь». Грусть при взгляде на опустившуюся, понизившуюся в нравственном уровне Европу будет испытывать Иван Карамазов, герой последнего романа Достоевского.
Он оторвался от «почвы», его «корни» отсохли, хотя ему кажется, что виноваты во всем современники, даже народ.
«Ах, Авдотья Романовна,- говорит Свидригайлов,- теперь все помутилось, то есть, впрочем, оно и никогда в порядке-то особенном не было. Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к
Кто знает, может, в то же самое время и говорили, когда он здесь лежал да свое обдумывал. У нас в образованном обществе особенно священных преданий ведь нет, Авдотья Романовна: разве кто как-нибудь себе по книгам составит… али из летописей что-нибудь выведет. Но ведь это больше ученые и, знаете, в своем роде все колпаки, так что даже и неприлично светскому человеку… я никого решительно не обвиняю».
Привидения приходили к Свидригайлову не с какими-либо знамениями, а просто так, иногда как бы продолжая разговоры на будничные темы. Раскольников презрительно бросает Свидригайлову: «Сходите к доктору». А Свидригайлов гнет свое, он и белен, да все же впятеро здоровее Раскольникова.
Он согласен, что привидения являются только больным, но это доказывает только то, «что привидения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе».
По логике Свидригайлова возможность соприкосновения с мирами иными не имеет ни спиритуалистического, ни тем более религиозного характера, она объясняется вполне материалистически. Кроме земного мира, существуют и иные вполне реальные миры, только подчиненные иным, однако тоже на причинности основанным законам. Миры эти, когда все в порядке, существуют раздельно, независимо друг от друга, не соприкасаясь друг с другом.
«Формула» у Свидригайлова та же самая, что и у Зосимы в «Братьях Карамазовых»,- «соприкосновение к мирам иным». У Свидригайлова она полна отчаяния и отвращения, у Зосимы — надежды и воодушевления. Но, как бы то ни было, Свидригайлов задыхается в «неблагообразном», безобразном, бессмысленном и чудовищном мире, который он создал себе или каким он является по его представлению.
«Эх, Родион Романыч,- говорит он Раскольникову,- всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!» Свидригайлов не находит «воздуху-с», он и ищет суррогатов, которые дали бы ему возможность заполнить время, преодолеть отвращение к бытию.
Чтобы правильно понять Свидригайлова, чрезвычайно важно разобраться в истории его взаимоотношений с Дуней. На первый взгляд все представляется простым и вульгарным: развратный и бессовестный подлец прельстился молоденькой и красивой девушкой, попытался ее обольстить, когда сна была гувернанткой его детей, а затем, в Петербурге, узнав о преступлении Родиона, попытался овладеть ею при помощи шантажа.
Уверенность, что всеобщее распадение непреодолимо, обессмысливает жизнь. Когда Свидригайлов, со свойственной ему проницательностью, огляделся и понял, что кругом происходит, им, от морального бессилия, овладело равнодушие. Скептицизм и всегда связан в той или иной форме с равнодушием.
Свидригайлов прекрасно отдает себе отчет в своем состоянии. «Странно и смешно,- анализирует он свою душу,- ни к кому я никогда не имел большой ненависти, даже мстить никогда особенно не желал, а ведь это дурной признак, дурной признак! Спорить тоже не любил и не горячился — тоже дурной признак!»
Свидригайлов «не знает, что делать». Это в эпоху, когда со всех сторон каждый предлагал рецепты и программы, что делать. От скептического, цинического равнодушия «чрезвычайно согласен и уживчив. Весьма снисходителен… Не насмешлив, всех и все извиняет, все из цинизма отрицает, все допускает…».
Допускает не только зло, но и добро, не только губит, но и спасает — все от той же прожорливой, ничем не заполнимой душевной и духовной пустоты. Мы помним фразу: «…не привилегию же в самом деле взял я делать одно только злое» — и разъяснение ее: «После этого человек человеку на сем свете может делать одно только зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо».
В тирадах этих нет привязанности к добру, нет ненависти ко злу — просто колесо в душе повернулось, и Свидригайлов делает добро с тем же равнодушием, с каким в других случаях сеял зло. «А впрочем, нет, так и нет, так пусть и будет…» — реагирует он на отказ Раскольникова взять десять тысяч для сестры. Он обеспечивает перед смертью свою малолетнюю невесту, зная наверняка, что «подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей — и подлейшей, добавим — из матерей». Ставрогин в «Бесах» в предсмертном письме говорит о себе: «Я все так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие. Но и то и другое чувство… всегда слишком мелко, а очень никогда не бывает».
Эти слова могут быть применены и к Свидригайлову.
К какому типу принадлежит образ Свидригайлова