О СТИЛИСТИКЕ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ РЕЧИ

О «стебе» и всем, что с ним связано.

Вот пример из словаря «Культура русской речи», ко­торый приводится в качестве иллюстрации такого явления, как стеб, но в нашем случае будет уместен как иллюстрация «сме­шения всего со всем»:

«В августе сего года, как известно, исполняет­ся аккурат 20 лет с того скорбного дня, как всех нас покинул г-н Элвис Аарон Пресли. По этому поводу его вечнозеленая вдова Присцилла дала добро на съемки очередного ради­кально нового высокохудожественного фильма об ее уже давно скушанном червячками

супруге».

Первая фраза в приведенном тексте в целом построе­на в соответствии с требованиями высокого стиля: здесь и архаичное в августе сего года, и скорбный день, и эвфемизм покинул нас… Но среди этого «благолепия» вдруг возникает разговорное аккурат, а после фразы имеется разговорная вставка «Как время-то бежит!..». И эта вставка моментально переключает нас из высокого регистра и объективной отстраненности в низкий регистр и субъективность. Почему? Зачем?

Нет ответа.

Дальше текст окончательно «съезжает» в области, недопу­стимые для культурного общения. Речь идет о вдове, а вдов­ство

необходимо уважать. Но вдова оказывается вечнозеленой, что уже не располагает читателя к сочувствию и уважению. Давно ску­шанный червячками супруг — откровенный физиологизм, ко­торый не только выражает идею бренности всего земного, но и не оставляет от светлой памяти об Элвисе Пресли ровным счетом ничего.

И почему сначала автор употребляет слово по­кинул, которое предназначено для того, чтобы смягчить болез­ненный смысл, а потом вдруг выражается так буквально?

Пренебрежение окончательно берет верх, и читатель уже вряд ли ждет, что текст сообщит ему что-то ценное или важное. Эпитеты высокохудожественный и радикаль­но новый отчетливо ироничны, а потому должны понимать­ся скорее в противоположном смысле: «Знаем мы это ваше кино! На словах оно всегда такое — радикально новое и высокохудожественное. А на деле…»

В соответствии со здравым смыслом вдова не может дать добро на съемки фильма о ее покойном муже. Конечно, при условии, что говорящий уважает ее статус. Скорее, она может дать согласие.

А дать добро — значит великодушно махнуть рукой: давайте, мол, «жгите», что с вас возьмешь… Есть в этом что-то залихватское, то, что вдове как-то не пристало.

Как говорится, «начали за здравие — закончили за упо­кой». И при этом еще изрядно поплутали.

Нельзя сказать, что такой текст непременно плох. Будем честными: этот текст написан изобретательно. Он насторажи­вает, привлекает внимание, поражает.

Он способен встряхнуть читателя, а возможно, даже вызвать у него шок. Если же читатель подготовлен, то он может… Нет, не посмеяться. Похихикать.

Смущает этическая сторона вопроса, а именно полное, циничное пренебрежение такими ценностями, как чело­веческая жизнь и память о людях, творчество и любовь. Для автора этого текста явно нет ничего святого. «Ради красного словца» он готов на все. Главное — встряхнуть публику.

Язык действительно способен возбуждать страсти — и кажется, что именно на это направлен подобный стиль, без­жалостно «стебущий» всех и вся. Но странным образом новость в такой подаче перестает быть новостью, превращаясь в очередную «ерунду». Такие тексты передают информацию, но тут же смешивают ее с грязью, и в итоге не остается ничего, кроме бесконечно ци­ничного «я» автора, который торжествует над попранными и осмеянными героями своего сообщения. Но зачем вообще говорить о том, что в силу своей ничтожности не заслужива­ет внимания?

Что ж, о сущности стеба этим сказано все. Пойдем дальше.




О СТИЛИСТИКЕ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ РЕЧИ