Образ святой руси у Бориса Зайцева
Именно в устремленности из бытового плана в сферу духовного видел Ф. Степун своеобразие другого художника, запечатлевшего мир «святой Руси», — Бориса Зайцева, за которым ощущалась «как даль истории, так и даль культуры».
Россию Б. Зайцев воспринимает исторически, в ее тысячелетнем движении, духовном созидании, неразрывной связи поколений, с особой ясностью раскрывшейся ему «с другого берега», в эмиграции. «Странным образом революция, которую я всегда остро ненавидел, на писании моем отозвалась неплохо, — признавался
Отныне исток «большой истории России» Зайцев видит в принятии христианства, с которым, по его мнению, «Россия… возведена ко вселенскому». К этим истокам, к «немеркнущему духовному ядру», сияющему «сквозь тысячу лет бытия на горестной земле, борьбы, трудов, войн, преступлений»,
Одной из первых книг, написанных в эмиграции и определивших дух дальнейшего «странного путешествия» писателя сквозь сложное и путаное «историческое плетение», стали книги о «святой Руси»: «Преподобный Сергий Радонежский» и написанные после поездок автора по святым местам «Афон» и «Валаам» . Сам художник говорил о том, что «миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки», поэтому свободно сочетает мифы Священной Истории, легенды с исторической правдой в книге «Преподобный Сергий Радонежский». Писатель следует здесь канонам древнего жанра жития, прославляющего праведную жизнь людей, канонизированных церковью, и в то же время нарушает эти законы, подчиняя повествование художественной задаче: исследовать корни русской духовности как основы национального характера.
Строя произведение, как подобает житию, автор подчеркивает те эпизоды, которые говорят о святости особой, русской в ее зайцевском понимании. Постоянно обращается внимание на трудолюбие, кротость, аскетизм, простоту, влияние духовное, противостоящее суете житейских отношений1, и в то же время автор стремится словно бы «оправдать» Сергия в тех случаях, когда проявляются иные, не соответствующие «авторской версии» черты Преподобного, например, твердость, даже жестокость, проявившаяся в отношении к князю Борису Суздальскому, не подчинявшемуся Москве. Особо оговаривает автор важнейший исторический эпизод — благословение Сергием князя Димитрия на битву с татарами, на войну, на кровь. «Если на трагической земле идет трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой.
Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Россию, православных». «…За имя Христово, за веру православную подобает душу положить и кровь пролить»,- таковы слова Сергия перед Куликовской битвой.
От скромного юноши Варфоломея до прославленнейшего старца, наставника и учителя, человека эпохи — таков путь героя. Его важнейшую роль автор видит в том, что «на распутиях исторических, на рубежах двух эпох» он «воспитывал людей, свободных духом», укреплял их силу, давая «ощущение истины, истина же всегда мужественна, всегда настраивает положительно, на дело, жизнь, служение и борьбу». Произнеся здесь «запретное» слово «борьба», Зайцев в финале произведения вновь вернется к своей концепции: тяжелым временам «крови, насилия свирепости» он противопоставит «правду, прямоту, мужественность, труд, благоговение и веру».
Так раскроется особенность религиозности Зайцева, которая, по словам Г. Струве, «благостнее, примирен — нее, умудреннее», чем у Ремизова, «окрашена в те же лирические тона, что и все творчество» Зайцева; «иная она, чем у Шмелева, без шмелевской бытовой насыщенности, более легкая и светлая». Удивительная гармония внутреннего мира художника и его творчества, художественные достоинства его произведений, продолжение им лучших традиций русской литературы дали основание современникам говорить о Зайцеве как о классике отечественной литературы и последнем представителе литературы «серебряного века».
Образ святой руси у Бориса Зайцева