Отношение Ахматовой к лирической поэме «Двенадцать»
Отношение Ахматовой к этой лирической поэме Блока было, по-видимому двойственным. По сообщению Д. Е. Максимова, она усматривала в ней немало «звездной арматуры», т. е. безвкусия, характерного по ее мнению для модернистского искусства начала ХХ в. С другой стороны, произведение Блока два раза упоминается Ахматовой в оставшихся неиспользованными прозаических материалах к поэме. В одном случае — это набросок сцены, характеризующий художественные вкусы эпохи: «Ольга в ложе смотрит кусочек моего балета «Снежная маска»… «. Там
Сквозь нее — виденье. Вереница экипажей, сани… «.
Еще один отброшенный вариант, заслуживающий внимания: «Вьюга, призраки в вьюге «. С Блоком связан и основной любовный сюжет поэмы Ахматовой, воплощенный традиционном маскарадном треугольнике: Коломбина — Пьеро — Арлекин. Библиографическими прототипами, как известно были: Коломбины — приятельница Ахматовой, актриса и танцовщица О. А. Глебова-Судейкина ; Пьеро
Выступая в роли Арлекина в любовном треугольнике, Блок вводится в «Девятьсот тринадцатый год» как символический образ эпохи, «серебряного века во всем его величии и слабости» ,- как «человек-эпоха», т. е. как выразитель своей эпохи. Развертывание этого образа произошло в поэме не сразу. В первой редакции даны лишь ключевые строки к образу романтического Демона, объединяющего крайности добра и зла, идеальных взлетов и страшного падения:
На стене его тонкий профиль Гавриил или Мефистофель Твой, красавица, паладин?
В первоначальной версии не ясно даже, является ли он счастливым соперником драгуна — Пьеро, Сцена их встречи до 1959 г. читалась так: …с улыбкой жертвы вечерней И бледней, чем святой Себастьян, Весь смутившись, глядит он сквозь слезы, Как тебе протянули розы, Как соперник его румян.
В. М. Жирмунский замечает поэтому поводу: «Румяный» соперник — эпитет вряд ли подходящий для Блока, тем более в его роли демонического любовника. Но этот эпитет является цитатой из самоописаний Блока и ряда характеристик его внешности в молодые годы, данных другими. Эта «румяность» одно время угнетала его, ср. стих Блока: И льнут к нему… в его лице румянец в первой публикации -«Современник» 1912, №11, позднее соответствующая строфа была опущена). — Розоватость Блока — постоянный мотив в мемуарах Андрея Белого, ср.: «Стройный, с лицом розовеющим,…он щурясь оглядывал отблески стекол» , » Но Александр ли Блок юноша этот, с лицом, на котором без вспышек румянца горит розоватый об ветр»… .
Однако лишь в 1962г. появились опознавательные строчки: Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале… И тогда же эпитет «румян» был заменен нейтральным: Как соперник его знаменит. Отрывок о Блоке в окончательной редакции расширен добавлением восемнадцати стихов, слагавшимся постепенно: 1956:
Но такие таятся чары В этом страшном дымном лице: Плоть, почти, что ставшая духом, И античный локон над ухом Все таинственно в пришельце. 1962: Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале, Или все это было сном? С мертвым сердцем и мертвым взором Он ли встретился с Командором, В тот пробравшись проклятый дом?
1956: И его поведано словом, Как вы были в пространстве новом, Как вне времени были вы, И в каких хрусталях полярных, И в каких сияньях янтарных Там у устья Леты Невы.
Первая строфа, примыкающая к предшествующей, развивает образ романтического героя — «демона». Остальное состоит из четырех полустроф, содержащих последовательные аллюзии на четыре известных стихотворения Блока, из которых два, — из цикла «Страшный мир», имевшего для творчества Ахматовой особенно большое значение. Первая, наиболее ясная, не требует дальнейших разъяснений.
Вторая связана со стихотворением «Шаги Командора» . Третья является перифразой посвященному Андрею Белому : Словно мы — в пространстве новом, Словно — в новых временах. Четвертая отдаленно перекликается со стихотворением «Вновь оснеженные колонны…» , посвященным В. Щеголевой и изображающим поездку на острова: Там, у устья Леты-Невы. Переклички «Поэмы» с » Шагами Командора» Блока.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Отношение Ахматовой к лирической поэме «Двенадцать»