Проблема счастья в поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова Н. А
Вопрос о счастье — центральный в поэме. Именно этот вопрос водит семь странников по России и заставляет их одного за другим перебирать «кандидатов» в счастливые. В древнерусской книжной традиции был хорошо известен жанр путешествия, паломничества в Святую Землю, которое помимо посещения «святых мест» имело символический смысл и означало внутреннее восхождение паломника к духовному совершенству.
За видимым движением скрывалось тайное, невидимое — навстречу Богу.
На эту традицию ориентировался в поэме «Мертвые души»
«Покой, богатство, честь» — формула счастья, предложенная странникам их первым собеседником, попом. Поп легко убеждает мужиков в том, что ни того, ни другого, ни третьего в его жизни нет, но вместе с тем ничего не предлагает им взамен, даже не упоминая о других формах счастья. Получается, что покоем, богатством и честью счастье исчерпывается и в его собственных представлениях.
Переломным этапом путешествия мужиков становится посещение сельской «ярмонки».
История следующего «счастливого», Ермилы Гирина, окончательно убеждает их в этом.
Странникам в подробностях рассказывают историю его жизни. В какой бы должности ни оказывался Ермил Гирин — писаря, бурмистра, мельника, — он неизменно живет интересами народа, остается честен и справедлив к простому люду. По мнению вспомнивших о нем, и этом, видимо, и должно было состоять его счастье — в бескорыстном служении крестьянам.
Ho в конце рассказа о Гирине выясняется, что вряд ли он счастлив, потому что сидит сейчас в остроге, куда попал за то, что не захотел принять участие в усмирении народного бунта. Гирин оказывается предвестником Гриши Добросклонова, который тоже однажды попадет за любовь к народу в Сибирь, но именно эта любовь и составляет главную радость его жизни.
После «ярмонки» странники встречают Оболта-Оболдуева. Помещик, как и поп, тоже говорит и о покое, и о богатстве, и о чести. Только еще одну важную составляющую добавляет Оболт-Оболдуев к формуле священника — для него счастье еще и во власти над своими крепостными.
«Кого хочу — помилую, / Кого хочу — казню», — мечтательно вспоминает Оболт-Оболдуев о прошлых временах. Мужики опоздали, он был счастлив, но в прежней, безвозвратно ушедшей жизни.
Дальше странники забывают о собственном списке счастливых: помещик — чиновник — поп — вельможный боярин — министр государев — царь. Только двое из этого длинного списка неразрывно связаны с народной жизнью — помещик и поп, но они уже опрошены; чиновник, боярин, тем более царь вряд ли добавили бы что-то существенное в поэму о русском народе, русском пахаре, и потому к ним уже никогда не обращается ни автор, ни странники. Совсем иное дело — крестьянка.
Матрена Тимофеевна Корчагина открывает читателям еще одну сочащуюся слезами и кровью страницу повествования о русском крестьянстве; она рассказывает мужикам о выпавших ей страданиях, о «грозе душевной», которая невидимо «прошла» по ней. Всю жизнь Матрена Тимофеевна чувствовала себя зажатой в тисках чужих, недобрых воль и желаний — она вынуждена была подчиняться свекрови, свекру, невесткам, собственному барину, несправедливым порядкам, согласно которым ее мужа чуть было не забрали в солдаты. С этим связано и ее определение счастья, которое она услышала когда-то от странницы в «бабьей притче».
Ключи от счастья женского,
От нашей вольной волюшки,
Заброшены, потеряны
У Бога самого!
Счастье приравнивается здесь к «вольной волюшке», вот в чем оно, оказывается — в «волюшке», то есть в свободе.
В главе «Пир — на весь мир» странники вторят Матрене Тимофеевне: на вопрос, что они ищут, мужики уже не вспоминают о толкнувшем их в дорогу интересе. Они говорят:
Мы ищем, дядя Влас,
Непоротой губернии,
Непотрошеной волости,
Избыткова села.
«Непоротой», «непотрошеной», то есть свободной. Избыток, или довольство, материальное благополучие поставлены здесь на последнее место. Мужики уже пришли к пониманию того, что избыток — всего лишь результат «вольной волюшки».
He будем забывать, что внешняя свобода к моменту создания поэмы уже вошла в крестьянскую жизнь, узы крепостного права распались, и никогда не «поротые» губернии вот-вот появятся. Ho привычки рабства слишком укоренились в русском крестьянстве — и не только в дворовых людях, о неистребимом холопстве которых уже шла речь. Посмотрите, как легко соглашаются бывшие крепостные Последыша играть комедию и снова изображать из себя рабов — роль слишком знакомая, привычная и… удобная.
Роль свободных, независимых людей им только предстоит выучить.
Крестьяне насмехаются над Последышем, не замечая, что впали в новую зависимость — от прихотей его наследников. Это рабство уже добровольное — тем оно ужасней. И Некрасов дает читателю ясное указание на то, что игра не так безобидна, как кажется, — Агап Петров, которого заставляют кричать якобы под розгами, внезапно умирает.
Мужики, изображавшие «наказание», не коснулись его и пальцем, но невидимые причины оказываются весомее и разрушительнее видимых. Гордый Агап, единственный из мужиков возражавший против нового «хомута», не выдерживает собственного позора.
Возможно, странники не находят среди простого народа счастливого еще и потому, что народ счастливым быть еще не готов. Счастливым в поэме оказывается не крестьянин, а сын дьячка, семинарист Гриша Добросклонов. Герой, хорошо понимающий как раз духовный аспект счастья.
Гриша испытывает счастье, сочинив песню про Русь, найдя верные слова о своей родине и народе. И это не только творческий восторг, это радость прозрения собственного будущего. В новой, не приведенной Некрасовым песенке Гриши воспевается «воплощение счастия народного».
И Гриша понимает, что помогать народу «воплощать» это счастье будет именно он.
Ему судьба готовила
Путь славный, имя громкоеНародного заступника,
Чахотку и Сибирь.
За Гришей встает сразу несколько прототипов, его фамилия — явная аллюзия на фамилию Добролюбова, его судьба включает основные вехи пути Белинского, Добролюбова, Чернышевского. Подобно Чернышевскому и Добролюбову, Гриша тоже происходит из духовной среды. В Грише угадываются и автобиографические черты самого Некрасова. Он поэт, и Некрасов легко передает герою свою лиру; сквозь юношеский тенорок Гриши отчетливо звучит глуховатый голос Николая Алексеевича: стилистика Гришиных песен в точности воспроизводит стилистику некрасовских стихотворений.
Гриша лишь не по-некрасовски жизнерадостен.
Он счастлив, но странникам об этом узнать не суждено; чувства, переполняющие Гришу, им просто недоступны, а значит, путь их продолжится. Если мы, следуя авторским пометам, перенесем в конец поэмы главу «Крестьянка», финал будет не так оптимистичен, но зато более глубок.
В «Элегии», одном из своих самых «задушевных», по собственному определению, стихотворений, Некрасов писал: «Народ освобожден, но счастлив ли народ?» Сомнения автора проявляются и в «Крестьянке». Матрена Тимофеевна даже не упоминает в своем рассказе о реформе — не оттого ли, что жизнь ее и после освобождения мало изменилась, что «вольной волюшки» в ней не прибавилось?
Поэма осталась незаконченной, а вопрос о счастье открытым. Тем не менее мы уловили «динамику» путешествия мужиков. От земных представлений о счастье они движутся к пониманию того, что счастье — духовная категория и для обретения его необходимы перемены не только в общественном, но и в душевном строе каждого крестьянина.
Проблема счастья в поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова Н. А