Пророческий сон Гринева
Весьма продуктивным для понимания важных мотивов пушкинского романа кажется мне очевидное тематическое, а порой и текстологическое совпадение буранной сцены «Капитанской дочки» со стихотворением Пушкина «Бесы» . Со своей стороны, вслушаемся в одну их текстологическую перекличку:
«Бесы»: «Кони стати… «Что там в поле?» — «Кто их знает? пень иль волк?»» «Капитанская дочка»: «Вдруг увидел я что-то черное. «Эй, ямщик! — закричал я. — Смотри: что там такое чернеется?» Ямшик стал всматриваться. «А
Если признать, что Пушкин и в самом деле, описывая буранную сцену, вспоминал своих «Бесов» , то нельзя не обратить внимание на то, что буквально с «Бесами» здесь совпадает только один образ из тех, что мерещатся ямщику: и там и там ему видится волк!
Что ж. В снежной тьме, окутавшей «чистое поле» или «печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами» , наиболее, пожалуй, правдоподобно ожидать появления волка, устремленного к своему логову, которое
Первое, что поразило Петрушу во встречном, — это воистину его волчье чутье. «Дымком пахнуло», — объяснил дорожный, почему надо ехать в указанном им направлении, хотя кроме него никакого дымка никто больше не почувствовал. Не услышал его даже ямщик, который по должности обязан быть предельно чуток ко всему, что происходит вокруг.
Я не первый, кто указывает сейчас на связь «Капитанской дочки» с фольклором. Но, указывая на нее, исследователи ищут подтверждение этому: кто — в иных образах или мотивах романа, кто — в эпиграфах к главам, кто — в пословицах и поговорках, разбросанных по речам его персонажей.
В. Б. Шкловский, например, выводит мотив «помощного разбойника» в пушкинском романе из мотива сказки: «Помошный разбойник. Он же в прошлом помошный зверь. Герой оказывает разбойнику услугу, разбойник его потом спасает».
Но такого рода вещи могут истинно свидетельствовать о жанре романа, опирающегося на фольклор, только в том случае, если нам удастся выявить его фольклорную основу. Иначе даже смотрящиеся весьма правдоподобными утверждения о волшебно-сказочной композиции «Капитанской дочки» окажутся всего только приблизительными, устанавливающими не тождество, а случайное совпадение. К примеру, счастливый конец произведения — обязательный жанровый признак сказки. Но не достаточный, чтобы свидетельствовать именно о ней: хэппи-энд присущ и многим произведениям, никак не связанным с фольклором.
Иными словами, мотивы произведения, элементы его композиции или его образы обретут фольклорную плоть, если автор представит нам доказательство, что заложил в фундамент своего произведения семена не только вымысла, но и народного творчества, которые, прорастая, переплетаясь с ростками вымысла, станут органическими частичками его романа.
И Пушкин нам такое доказательство представил. Правда, его Гринев, начав, было излагать суть явления: «Мне приснился сон которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные обстоятельства моей жизни», вынужден немедленно оговориться для просвещенной, так сказать, публики, весьма далекой от фольклорной образности, не понимающей ее: «Читатель извинит меня: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам».
Дело не только в том, что пророческий сон Гринева представляет собой как бы сжатый конспект «странных обстоятельств» жизни героя, которые и занимают целиком его «семейственные записки», являются основным художественным предметом исследования романа «Капитанская дочка». И не в том, что отдельные детали этого сна совпадают с реальностью: Петруша на самом деле отказался целовать Пугачеву ручку, Пугачев на самом деле на него за это не обиделся. Да и посаженым отцом Гринева Пугачев чуть было не стал на самом деле. Точнее, как раз все эти совпадающие с реальностью фрагменты «чудного» Петрушиного сна говорят о возможностях оборотня, которого увидел Гринев в чернобородом мужике.
Его окликают отцовским именем, он лежит в отцовской постели, но оказывается не отцом. Все «с печальными лицами» ожидают его близкой кончины, а он весело посматривает на Пет-рушу. Нарубил топором множество народу, залил спальню кровавыми лужами, но к Гриневу ласков — проявляет готовность благословить его…
«…Или волк или человек», — говорил, как мы помним, о нем ямщик, не подозревая, конечно, о том, что обозначает самую суть фольклорного образа романного героя. «Вера в превращения или оборотничество, — писал крупнейший наш толкователь фольклора А. Н. Афанасьев, — принадлежит глубочайшей древности; источник ее таится в метафорическом языке первобытных племен». Так веровал народ на Руси в вовкулаков, которые днем были обычными людьми, но ночью оборачивались волками. «Они, — рассказывает о вовкулаках А. Н. Афанасьев, — состоят в близких сношениях с нечистыми духами, и самое превращение их в волков совершается при помощи дьявольской».
Иными словами, А. Н. Афанасьев ведет речь о бесах. С этой точки зрения вслушаемся в странный разговор хозяина постоялого двора с чернобородым мужиком, который, с одной стороны, как раз и вывел к умету нерадивого недоросля, его дядьку и ямщика, а с другой — оказался героем пророческого Петрушиного сна. «Эхе… — узнал мужика хозяин и спросил его: — Отколе Бог принес?»
«Вожатый мой мигнул значительно, — пишет Гринев, — и ответил поговоркою: «В огороде летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо. Ну, а что ваши?» — Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. — Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях, черти на погосте. — Молчи, дядя, — возразил мой бродяга, — будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. А теперь заткни топор за спину: лесничий ходит».
Жанровая вариация этого разговора, с одной стороны, основана в «Капитанской дочке» на его общем характере: разговор этот не для непосвященных. Но, с другой стороны, в сказках и мифах такие разговоры как раз и ведут те, кто «состоят в близких отношениях с нечистыми духами» и кто до поры до времени скрывают от других эти отношения. Так что фольклорная составляющая пушкинского романа в данном случае прямо указывает на бесов.
Что же до еще одной его составляющей, связанной с авторским замыслом, то, разумеется, что чернобородый мужик и хозяин умета говорят сейчас о понятных только для них вещах. Немаловажно, конечно, что речь того и другого пересыпана народными поговорками. Но показательно, что Савельич слушал их простонародный диалог «с видом большого неудовольствия», что он «посматривал с подозрением то на хозяина, то на вожатого».
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Пророческий сон Гринева