Сборники нравоучительных повестей и рассказов во второй половине XVII века
Сборник «Великое Зерцало» переведен на русский язык в Москве в 1677 г., с одобрения еще за год перед тем умершего царя Алексея Михайловича. Перевод сделан был с польского оригинала, носившего заглавие «Wielkie Zwierciadlo przykladow», второе издание которого вышло в Кракове в 1633 г. Несколько позже сделан был второй перевод этого памятника, получивший особенное распространение в рукописях. Этот перевод, судя по одному его списку, принадлежавшему Буслаеву, тщательно написанному и снабженному очень хорошей гравюрой, предназначался к печати, но все же
Польский оригинал «Великого Зерцала» восходит к латинскому тексту, озаглавленному «Speculum Magnum exemplorum» и составленному в 1605 г. иезуитом Иоанном Майором. При переводе латинского сборника на польский язык были сделаны некоторые добавления на основе польских источников. «Speculum Magnum exemplorum» в свою очередь является переделкой, пополнением и систематизацией средневекового латинского сборника «Speculum exemplorum», напечатанного в 1481 г. в Нидерландах. Во всех этих стадиях своего развития «Зерцало» предназначалось в первую очередь в качестве сборника примеров, при помощи которых уяснялись
Такую роль оно играло на Западе, а также на Украине.
Польский текст памятника заключал в себе свыше 2300 рассказов; в русский же его перевод включено было меньше половины текста оригинала.
По своему составу и содержанию «Великое Зерцало» во многом было сходно с традиционным материалом Четьих-Миней, Прологов и Патериков, обращавшихся в предшествующей русской литературе.
В некоторых случаях русский переводчик сборника, наталкиваясь на какой-нибудь рассказ, который существовал, например, в русских Прологах, оставлял его без перевода и прямо отсылал читателя к Прологу. Общий характер памятника был тенденциозно-поучительный, выдержанный в духе иезуитской морали. Присутствие в сборнике легендарно-апокрифического материала и фабульное разнообразие его рассказов делало его не только поучительным, но и занимательным чтением, тем более что он вобрал в себя и светскую повестушку, которой при желании нетрудно было проиллюстрировать какое-нибудь нравственное назидание и порой забавный анекдот.
Нужно отметить, что при переводе на русский язык католическая тенденция сборника была затушевана ; ученый и справочный аппарат польского текста опущен, отдельные статьи сличены с традиционными сборниками византийского происхождения, вроде Пролога; вирши, имевшиеся в польском оригинале, были опущены. Отношение переводчиков к оригиналу было свободным: в ряде случаев, несмотря на то что перевод был испещрен польскими и латинскими выражениями, переводчики старались использовать индивидуальные особенности специфически русской речи. В некоторых списках материал оригинала пополнен повестями, взятыми из других источников, преимущественно также переводных. Впрочем, в одном случае в русский текст «Великого Зерцала» попала и оригинальная повесть, приуроченная ко времени Ивана III,- «О некоем пресвитере, впавшем в тяжкий грех» .
Таким образом, чужой памятник не механически был перенесен на русскую почву, а приспособлен к ней более или менее органически. Недаром он оказался очень почитаемым даже в старообрядческой среде.
Тексты «Великого Зерцала», русские и иноязычные, поделены на отдельные рубрики, определяющие основную тему повестей, «прилогов», входящих в ту или иную рубрику: «Слава небесная», «Мытарства», «Погребение», «Суд божий, иже подобает при смерти» и т. п. Для ознакомления с материалом нашего памятника остановимся на нескольких входящих в него повестях.
Одной из наиболее популярных была повесть об Удоне, епископе Магдебургском, получившая широкое распространение и помимо «Великого Зерцала» в разных русских сборниках и «Цветниках» конца XVII в. и начала XVIII в. Повесть написана с целью показать, «яко зло есть быти в чине высоком, безчинно и неистово жити, стяжания и собрания церковная напрасно расточати, смрадом же соблазна под властию сущих повреждати, а лиц, господеви врученных беэстыдно оскверняти». В повести рассказывается о крайне развратном поведении епископа Удона, осквернявшего жен и девиц, насиловавшего монахинь, расточавшего церковное имущество. Небесные силы, по молитве некоего монаха, сурово наказывают распутного епископа. Они судят его в церкви, где, по повелению Христа, ему отсекают голову. В тот же день один священник, подначальный Удону, увидел во сне, как демоны, к которым приведен был Удон, стали жестоко мучить его.
Тогда Удон стал изрыгать хулу на дьявола, на бога и на весь мир. Дьяволы обрадовались тому, что Удон «зело совершен» их «пение пети», и, чтобы он еще лучше научился такому пению, кинули его в адскую пропасть. Когда священник рассказал жителям Магдебурга о своем видении, они бросили удоново тело в «калугу» , где его встретили «скоти адстии» плясанием и игранием, терзая его всячески и кусая зубами, но так как жившие поблизости люди терпели от демонов многие пакости, то труп Удона извлекли из болота, сожгли его и бросили в реку Альбу, после чего обитавшие там рыбы уплыли в море и только после усиленных молитв жителей вновь вернулись на прежнее место.
На мраморном церковном помосте, где отсечена была голова Удона, мрамор впитал кровь грешного епископа. Это место прикрыли коврами, но когда поставляют нового епископа, ковры снимают, чтобы новопоставленные епископы, видя кровь, опасались погибнуть смертью Удона. Повесть заканчивается такими словами: «Сие истино от господа сотворися на страх и трепет епископам церкви тоя и всех нерадиво живущих началнейших, да сие слы-шаще, трепещут душею и телом и да боятся страшнаго престола божия, страшнаго и зелнаго свирепаго суда его».
Повесть об Удоне представляет собой один из очень типичных образцов средневековой религиозной легенды с яркой демонологической окраской. Она проникнута насквозь, как мы видим, обличительными выпадами против нравственной распущенности и злоупотребления своим саном представителей высшего духовенства. Не случайно, что эта повесть на русской почве отдельно распространилась в огромном количестве списков.
Факт широкой ее популярности в России свидетельствует о том, что она н у нас явилась средством обличения пороков, которыми страдало наше духовенство.
Сборники нравоучительных повестей и рассказов во второй половине XVII века