Сказ и орнаментальная проза
Сказ и орнаментальная проза — два наиболее значимых стилевых течения 20-х годов. Сказ — такая форма организации повествования, которая сориентирована на чужое сознание, на иной тип мышления. Характер литературного героя проявляется прежде всего в его манере говорить. Сказ всегда социально окрашен, выражает точку зрения определенного социума: крестьянской или рабочей среды, мещанства, как, например, в рассказах М. Зощенко, красноармейцев, как в «Конармии» И. Бабеля, и т. п.
Орнаментальная проза — стилевое явление, которое связано
Просто поспорили два писателя, Горький с Панферовым, можно ли вводить в литературный язык новые слова, «местные речения».
Дискутировали-то, к сожалению, не о глаголах, а о литературном многоголосии! Не о наивной тарабарщине Панферова, а об орнаментализме Пильняка, о поэтической прозе Тынянова и Булгакова, о сказе Зощенко. Понимал ли это Горький, одергивая Панферова? Вряд ли. Просто его авторитетом воспользовались те, кто тщательно и вдумчиво проводил литературную селекцию.
Переход к догматическому монологизму был немыслим при разнообразии стилей, «голосов» литературы, способных нести столь явную стилистическую, а значит, и социальную окрашенность.
Дискуссия о формализме, развернувшаяся в начале 1936 года, положила конец любой поэтике, хоть в чем-то отличной от голого жизнеподобия. Разумеется, ни экспрессионистическая, ни импрессионистическая тенденции, так же как и орнаментализм, существовать уже не могли. Живой литературный процесс, испытывая на себе разнообразные формы политического прессинга, терял самые сильные ветви, все более и более спрямлялся. Еще в 1929 году К. Зелинский наивно полагал, что новый реализм органически включит в себя черты не только реалистические, но и символистские и конструктивистские, вберет в себя достижения футуризма, имажинизма, т. е. как раз и говорил об эстетическом взаимодействии различных школ.
В середине 30-х такой разговор был уже невозможен. В марте 1936 года на страницах «Литературной газеты» прошла целая вереница покаяний бывших формалистов. 10 марта О. Брик говорил о «снобизме», аристократизме «духа» во имя самодовлеющей игры словом, звуком, цветом, который вовсе не безобиден, ибо ведет «к сознательному отказу от работы на широкого читателя», а Паустовский уверял, что «формалисты смотрят на действительность свысока. Подлинное кипение жизни они заменяют шахматной игрой дешевых идей, трюком, гротеском, словесным вышиванием».
20 марта каялись Ю. Олеша и Вс. Мейерхольд. «Мы забыли об искусстве как искусстве всенародном… нашей эпохе нужна мудрая простота»,- говорил он всего за год до ареста.
Дискуссия из сферы эстетической переведалась в плоскость политическую. Покаяния обусловлены были не просто стремлением к простоте и «широкому читателю» , а очевидной для каждого опасностью подмены художественной идеи идеей политической. Если на страницах «Литературной газеты» каялись сами художники, то в сфере научной тоже шла активная переоценка «лишних» в советской литературе эстетических систем — символизма и футуризма. Здесь выводы были более четкие: корни формализма уходят в почву, враждебную социализму.
К такому, дословно, выводу пришел В. Асмус. Доказательств, разумеется, не приводилось, да они и не предполагались.
Наступала эра монолегизма.
Сказ и орнаментальная проза