Своеобразие романа Татьяны Толстой «Кысь»
Татьяна Толстая удачно придумала это слово; соединила ласково-подзывательное: кис-кис, резко-отпугивательное: кышшш! и присовокупила к этим древним словам хищную рысь и брезгливое — брысь! Получилась странная хищница из породы кошачьих: нежная как кис-кис, мерзкая как кышь, хищная как рысь и стремительная как брысь, ну и русская, разумеется, как Русь. Не менее значимо и имя главного героя — Бенедикт. «Благое слово» — так надо понимать, чем и подчеркнута опасная логоцентричность русской культуры.
Означенная логоцентричность не
Стилистическая издевка здесь соединена с издевкой идеологической. Татьяна Толстая описывает шовинистическую, ксенофобскую мечту — вот он, чаемый ксенофобами «русский мир», замкнутый со всех сторон, избяной, снежный сказочный остров во главе
Взрыв может быть и атомным взрывом и взрывом социальным — революцией.
Разоблачение славянофильской мечты о русском XVII веке, издевательство над «избяным» раем соединено у Татьяны Толстой с попыткой понять «утопию» как осуществление народного «подсознательного», изобразить революцию и постреволюцию как торжество национального «подсознания».
Татьяна Толстая берется изобразить то жестокое, веселое, вечное, почти доисторическое, на основе которого вырастает и город Глупов, и город Градов. Вот оно — вечное, неумирающее, каменное, кошмарное… Вы собираетесь восхищаться этим, поскольку оно вечное? — словно бы спрашивает Татьяна Толстая.- Но прекрасно и достойно восхищения — не вечное, а хрупкое и слабое, то, что может быть уничтожено взрывом. Страх перед вечным неизжитым XVII веком в мире русского человека — вот лейтмотив романа Татьяны Толстой.
Страх перед недосостоявшимся в России средневековьем, перед средневековьем, которое Россия не прожила, не пережила как следует и которое латентно, вечно существует в русском мире.
Для Татьяны Толстой все аргументы сторонников высвобождения народного «Оно» — не более чем софизмы. Бунт для нее равен атомному взрыву. Мутации радиационные уравнены ею с «мутациями социальными».
Ненависть Булгакова к «недочеловеку» Шарикову ей понятнее, приемлемее для нее, чем платоновская попытка изобразить очеловечивание тех, кого социальные условия загнали в «нечеловеческое».
И в связи с этим я бы тоже поубавил восторги по поводу этого мастеровитого текста.
В сущности, перед читателями — роман-фельетон вроде. «Кысь» встраивается в целый длиннющий ряд романов-антиутопий, от «1984» до «451° по Фаренгейту». Можно было бы составить список использованных мотивов, скрытых цитат в романе Татьяны Толстой. В финале романа припоминается «Приглашение на казнь» Набокова; в описании санитаров, «изымающих» книги у населения, нельзя не узнать пожарных Рэя Брэдбери, ну а описание столовой избы, избы переписчиков, тошнотворный мышиный супчик — ну тут Джордж Оруэлл Татьяне Толстой кланялся с джином «Победа» в одной руке, с речеписом — в другой! «Аллаверды, дорогая!» — хорошо получается!
В самом деле, в какой-то момент возникает ощущение, что «Кысь» в весьма значительной своей части — запоздалый ответ на оруэлловский «вызов», а вот что-де получится, если я оруэлловских персонажей одену в армяки и зипуны да прибавлю свой собственный опыт жизни при тоталитаризме? Не получается. Получается — анти-Оруэлл.
Гурманская книжка для гурманов на тему, прямо скажем, вовсе не аппетитную…
Своеобразие романа Татьяны Толстой «Кысь»